— Полагаю, ты их прочитала?
— Да. Извини. — Я все еще беспомощно подбирала слова. — Но нам пришлось. Я же ничего не знала, понимаешь? И так здорово было, когда мы убедились, что столько лет ошибочно считали тебя мертвой, хотя все вышло так кошмарно. Хуже всего пришлось вам с бабушкой, знаю. Я была совсем маленькая, мне ужасно не хватало тебя, но детям легче пережить такое. Но все равно, жить без тебя все эти годы…
И я гневно произнесла:
— Как она могла? Как мог человек сделать то, что сделала тетя Бетси?
— Ревность, — мудро ответила Лилиас. И глядя на нее, красивую, все еще молодую, прекрасно одетую женщину, изящной походкой движущуюся по кухне, глядя, как она осматривается по сторонам, прикасаясь к вещам, словно помогая себе вспомнить, было нетрудно понять, как Лилиас пробудила бездну негодования в бесплодном ограниченном сердце. Она обратилась ко мне через плечо:
— Не принимай так близко к сердцу, малышка. Все прошло, мы снова здесь, и у нас всех еще много лет жизни впереди.
— Я знаю. Все в порядке. Но это трудно принять. Легко объяснить, почему она хотела прогнать тебя из дому, но когда ты ушла, зачем было отрывать тебя от нас, меня и бабушки — вот так, умышленно?.. — Я вздохнула поглубже, пытаясь взять себя в руки. — Бедная бабуля. Что она сказала, когда обо всем узнала?
— Когда перестали звонить небесные колокола, а мы вернулись с неба на землю и стали размышлять о случившемся? — Склонив голову, она улыбнулась, приподняв краешек ситцевой занавески и разглядывая его. Потом снова перевела взор на меня, и ее глаза внезапно посерьезнели:
— Я передам тебе, что именно она сказала. Ни я, ни Ларри никогда этого не забудем. Она сказала так: «Бедная Бетси. Она думала, что поступает правильно, защищая Кэйти от греха, а меня — от беды. Она была добрая женщина, милая моя Лил, — в своем роде. Помни это». — В лукавом взгляде сквозила печаль. — Когда я передала это Ларри, знаешь, что он сказал? Упаси меня господь от добрых женщин! — В ее прелестном смехе прорезались нотки серьезности. — Он и упас, нам ли с тобой об этом не знать!
Несмотря ни на что, я тоже засмеялась вместе с нею:
— Уж не хочешь ли ты сказать, что твой «уважаемый джентльмен» из Айовы — я прочла письма, помнишь? — что он еще не знает… не знает правду обо мне? Интересно, откуда, по его мнению, я взялась? Ларри не особенно удивился, увидев меня.
— Мы знали, что ты здесь. Мама нам сказала. — Она взяла со стола гроздь сирени и, умолкнув, стала водить благоухающим соцветием по губам. Поверх белых цветов ее глаза смотрели, подумалось мне, с осторожностью. — Нет, я поняла, что ты имеешь в виду. Ладно, тебе об этом надо знать. Он считает, что ты дочь Джейми.
— Понятно.
Она поспешно продолжала:
— Я не то чтобы прямо ему об этом сказала, но я знаю, какие в ту пору ходили слухи. А потом мы с Джейми поженились, так что догадка вроде бы и соответствовала истине, и я промолчала. Об остальном я, конечно, рассказала Ларри — ну, может, и не обо всем, но о большей части точно. Он знает, почему мне пришлось уйти из дому и о том письме, которое написала тетя Б. И почему я боялась возвращаться домой, несмотря на то, что так хотела увидеть маму и узнать про тебя, — Лилиас сделала паузу. — Я понимаю, самое плохое, что я сделала — это оставила тебя, но я знала, что наша с Джейми жизнь… кочевая, я хочу сказать… Ладно, так тебе будет лучше — вот что я тогда думала. И я собиралась вернуться, если моя жизнь изменится, но все сложилось иначе. Ты понимаешь меня, правда же?
— Да.
— И поверь мне, я никогда не забывала про тебя, про маму, про Розовый коттедж… Правда. Ларри об этом догадался. Я, если честно, думаю, что он ради меня и устроил наше путешествие — а вовсе не для того, чтобы искать свои корни. Он… в общем, я удивилась, когда поняла, что человек может быть добрым, придерживаться строгой морали, но все же быть таким добрым.
— Я рада. И, конечно, верю тебе. Я из писем поняла, каково тебе быть отрезанной от дома.
— Я думаю, надо глянуть, что в тех письмах. Где они?
Я качнула головой в сторону «Незримого Гостя»:
— В тайнике.
— Что ты скажешь насчет того, чтобы развести огонь и сжечь их? Ключ у меня с собой в кошельке.
Она быстро повернулась к очагу и взяла сверху коробку со спичками, как будто вчера сама ее там оставила. Потом зажгла спичку и наклонилась разжечь огонь, затем встала у камина спиной ко мне, глядя, как загорелась бумага, а пламя ярко запылало, приятно потрескивая. Я знала, что она уклоняется от разговора, но сама никак не могла найти слов для того, что хотела сказать, и потому молчаливо ожидала, глядя на нее, взирающую на пламя. Наконец она, избегая, однако, моего взгляда, повернулась за своей сумочкой, которую перед тем положила на стол, но прежде чем она открыла ее, я сказала:
— Не надо. Он не заперт. Мы с Дэйви взломали «сейф».
— Да, верно. Он мне сказал. Я забыла.
— Мама… мамочка…
Голос мой был хриплым, и я умолкла.
— Зови меня Лилиас, если хочешь. Мы сейчас с тобой ровесницы, и поверь мне, так и дальше будет!
На сей раз веселый тон прозвучал не совсем искренне. Она попыталась засмеяться, но тут же умолкла, и мы в замешательстве застыли по обеим сторонам стола, глядя друг на друга.
Я снова обрела дар речи:
— Забудь про письма. Нам надо поговорить, ты же знаешь. Я должна спросить тебя.
— О чем?
— Ты знаешь о чем.
— Полагаю, что так.
— Это ведь не Джейми, верно?
Она не стала торопиться с ответом, а отодвинула ближайший стул и села за стол лицом ко мне. Казалось, она медлит, словно приближаясь к барьеру, для взятия которого требуется расчет и некое болезненное усилие. Ее лицо, порозовевшее от близости огня, снова утратило румянец;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59