Мордред мог по-прежнему держаться в стороне от этих пренеприятных событий, и он был уверен, что король это одобрит. Даже если братья не переживут гнева короля, остальные смутьяны среди “младокельтов”, сочтя Мордреда достаточно честолюбивым и жаждущим любой власти, какую он может заполучить для себя, возможно, обратятся к нему и пригласят вступить в их ряды. Что, как он подозревал, король вскоре попросит его сделать. “И если я сделаю это, — бормотал другой, холодный как лед голос в его мыслях, — и будет кампания по смещению и уничтожению Бедуира, кому занять место в доверии у короля и в любви у королевы, как не тебе, собственному сыну Артура?”Стоял золотой октябрь с прохладными ночами и ясными бодряще свежими днями. По утрам на траве серебрилась изморозь, а по вечерам эхо полнилось криком улетавших домой грачей. Он не спешил: щадил лошадь и, где мог, ночевал в мелких селеньях, избегая городов. Одиночество и опадающая листвой осенняя грусть вполне соответствовали его настроению. Он проезжал через пологие холмы и поросшие травой долины, золотые леса и крутые каменистые перевалы в предгорьях, где уже обнажились деревья. Для компании ему вполне хватало его доброй гнедой. Хотя ночи были холодными и становились все холоднее, он всегда находил какое-нибудь укрытие — овчарню, пещеру, даже лесистый взгорок, — а дождя все эти дни не было. Расседлав и стреножив гнедую, он отпускал ее пастись, съедал те припасы, что вез с собой, и заворачивался на ночь в плащ, а потом просыпался серым, поблескивающим изморозью утром, умывался в ледяном ручье и снова отправлялся в путь.Постепенно простота, безмолвие, превратности дороги умиротворили его; он снова был Медраутом, сыном рыбака, и жизнь вновь была простой и чистой.Так он выехал наконец к холмам Уэльса и Вирокониуму, где встречались четыре дороги. И здесь, словно приветствие из дому, высился стоячий камень и лежала у его подножия алтарная плита.Ту ночь он провел в зарослях орешника и остролиста у распутья дорог, под укрытием упавшего ствола. Ночь выдалась теплее предыдущих, и на небе высыпали звезды. Он спал, и ему снилось, что он снова в лодке с Брудом, ловит сетью макрель, которую Сула станет чистить и вялить на зиму. Сети выходили полные подпрыгивающего серебра, и над водной гладью разносилась песня Сулы. Проснулся он в густой молочной дымке. Потеплело; внезапная перемена температуры ночью принесла с собой туман. Он стряхнул капли росы с плаща, съел завтрак, а потом, повинуясь внезапному порыву, положил остатки еды на алтарь у подножия стоячего камня. Потом, повинуясь другому порыву, который не мог даже распознать, вынул из кошеля серебряную монету и положил ее подле провизии. Только тут он сообразил, что наяву, как и во сне, слышит пенье.Пел женский голос, высокий и нежный, и песня была в точности такой, какую пела в его сне Сула. По коже у него побежали мурашки. Он подумал о волшебстве, о снах наяву. Из тумана, всего в дюжине шагов от него, вышел мужчина, ведя в поводу мула, на котором боком сидела девушка. Поначалу он принял их за крестьянина и его жену, направлявшихся к месту работ, но потом увидел, что мужчина облачен в одеянье паломника, а девушка, столь же просто, — в мешковину и покрывало на голове; ее изящные ножки, покачивавшиеся в такт шагу мула, были босы. По виду они были христиане; с пояса мужчины свисал деревянный крест, другой, поменьше, лежал на груди девушки. Серебряный колокольчик на шее мула позвякивал при каждом шаге терпеливого животного.Завидев вооруженного человека подле крупной лошади, мужчина остановился, а потом, когда Мордред приветствовал его, улыбнулся и сделал еще шаг вперед.— Маридунум? — повторил он вопрос Мордреда, а потом указал дорогу, которая вела на запад. — Эта лучше всего. Она труднопроходимая, но везде проезжая и много короче, чем главный тракт на юг через Каэрлеон. Ты издалека приехал, господин?Мордред учтиво ответил ему и пересказал все новости, какие мог. Выговор мужчины не походил на то, как говорят простолюдины. Он был, вероятно, знатного рода или воспитания, возможно, даже придворный. Девушка, как успел разглядеть теперь Мордред, была настоящая красавица. Даже голые ножки были чистыми и белыми, хорошей формы и с тонкими голубыми венами. Она молча наблюдала за ним и слушала их разговор, нимало не смущаясь взглядов незнакомого воина. Мордред поймал взгляд, который священник бросил на алтарь, где подле остатков трапезы поблескивала серебряная монета.— Тебе известно, чей это алтарь? Или чей это камень у перепутья дорог?Мужчина улыбнулся.— Не мой, господин. Это все, что я знаю. А это твое приношенье?— Да.— Тогда Господь знает и примет его, — мягко ответил мужчина, — но если ты нуждаешься в благословении, господин, то мой Бог через меня может даровать его тебе. Разве только, — добавил он после встревоженного раздумья, — у тебя руки в крови?— Нет, — ответил Мордред. — Но есть проклятье, которое говорит, что мне придется обагрить их кровью. Как мне снять его?— Проклятье? Кто наложил его?— Ведьма, — коротко ответил Мордред, — но она мертва.— Тогда вполне возможно, проклятье умерло с ней.— Но еще до нее было сказано о моей судьбе, и рек пророчество Мерлин.— О какой судьбе?— Этого я не могу тебе сказать.— Тогда спроси его.— Ага, выходит, правда, что он еще жив.— Так говорят. Он все еще в своем полом холме и готов помочь тем, у кого есть нужда или у кого достанет удачи отыскать его. Что ж, господин, я не могу ничем тебе помочь, разве что благословить тебя по-христиански и проводить в путь.Он поднял руку, и Мордред склонил голову, а потом поблагодарил его, помедлил над монетой, решил оставить ее и вскочил в седло.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143