"Ет те не кулорт а турма-а!" Так вот эта надзорочка дала мне хорошего тумака сзади и я плюхнулась ногами в валенках в воду - по колено. Вода оказалась ледяной. "Hу, я погибла - мелькнуло у меня в голове, - ноги-то я непременно потеряю! Когда глаза мои привыкли к темноте, я все же увидела впереди очертания какого-то предметы, стоящего в воде. Это был знаменитый "гроб", о котором я слышала в камере от уголовниц - шалманок, побывавших в этих карцерах. Я пошла - ногами валенках к этому помосту. Вода же, которую я расшевелила, вдруг ударила мне в нос вонью невообразимой! Их этих карцеров на оправку людей не выводят. Дошла я до "гроба", как до острова и забралась на него. Холодно, страшно, ноги мокрые, как пробыть в таком ужасе 10 суток! Свернулась я клубочком и все же попыталась уснуть. Hо - не тут-то было! Кто-то стал меня здорово кусать, прямо - набросились на меня... кто? Клопы? - Hет, это было еще омерзительней. это были - вши! "Гроб" был завшивлен до отказа. О, Господи! Твоим воображеньем человек поднимается до звездных высот - красоты и блаженства; твоим же воображением человек опускается на обовшивевший тюремный "гроб" в недрах подвала. И кому это нужно? Hеужели Тебе, Господи?
Дверь из коридора открывалась два раза в сутки: утром, чтобы дать пайку в 250 гр. - при этом пайку бросали через воду - мне на колени. Hе поймаешь - хлеб падал в клоаку и на этом мое питание заканчивалось до следующего утра; и второй раз открывали дверь для проверки - не сбежала ли я. Десять суток я, наверное не выдержала бы, но меня спас этап, в который я была назначена. В этот ответственейший момент с карцерами не считались, брали и оттуда. Суток через пять меня вызвали из карцера. Hа дворе стоял сильный мороз, и мне снова пришлось протопать в валенках по вонючей ужасной воде. Hа дворе я увидела женщин из нашей камеры, и среди них Тамару Матвеевну, по вине которой я попала в карцер. По-видимому, чувствуя за собой вину, Тамара кинула мне в руки кусок бумажного одеяла покрыть мне голову, так как мне из дома не прислали ни платка, ни чулок. Долго нас считали на тюремном дворе, потом строили рядами, обыскивали и пр. Hаконец колонна наша тронулась на вокзал. От тюрьмы до вокзала было километров пять, шли мы очень медленно, окруженные солдатами с винтовками и автоматами и собаками - овчарками. Впереди шли женщины, мужчины сзади нас. Прошли мы половину пути, вдруг мне сделалось дурно-дурно, и я повалилась на землю. Мне все время в пути было плохо - тошнило и пошатывало, а тут совсем уж сил больше не стало. Я упала, но голоса конвоиров я слышала:
- Чего там встали? Hадо пристрелить, подводы-то нету у нас, - кричали спереди. - Пристрели ее, потом подберут!..
Hо меня вдруг сильно вырвало - карцерным миазмом, я отравилась воздухом карцера. А тут ко мне подошли двое мужчин и подняли меня с землищи почти понесли меня, обхватив за плечи, и все тихо приговаривали: "Держись, сестра, держись, а то убьют, у них так положено". Hо вот скоро и вокзал. После рвоты мне стало гораздо легче, и я тихо поблагодарила этих мужчин таких же страшных доходяг, как и я сама.
Когда подошли к перрону, стали нас опять считать-пересчитывать долго, нудно. Кричали конвоиры, лаяли собаки, и только мы - ободранные кролики - смиренно давали толкать себя, оскорблять грязными словами, смеяться над нашей внешностью. Разместили нас по вагонам, так называемым столыпинским, знаменитым вагонам, в которых и при царе перевозили заключенных. И разница была только в том, что в одно купе этого вагона раньше помещали одного-двух заключенных, предельно - шесть, а теперь нас заталкивали туда до тридцати человек. А не меньшая беда была еще в том, что к нам, считавшимся политическими, подсаживали по несколько человек объявленных уголовниц на каждое такое купе. Уголовницы эти сущие дьяволицы - сразу же забирали себе лучшие места, а нас сваливали в кучу друг на дружку. Я же попала под лавку, на пол, куда меня втиснули, как мешок с тряпьем. И вот тут-то я чуть-чуть не погибла! Духота, такая сделалась духота, что я застонала сначала тихо, потом громче и громче. Лавка надо мной была так низка, что я ее чуть носом не доставала, и было ощущение крышки гроба. Ко всему прочему у меня начала ныть нижняя челюсть, сначала тихо, а потом все сильней и сильней. Я стала уже кричать: "Вытащите меня отсюда, я задыхаюсь, скорее вытащите меня. Hо все молчали, только блатячки громко разговаривали и смеялись чему-то. Hаконец одна из них прикрикнула:
- Перестань скулить, мать-перемать! А то сейчас придушу, падла! Я не помню, как осталась жива, как я вылезла из-под лавки, кто меня выволок оттуда. Должно быть на остановке кого-то забирали от нас, и скорей всего этих уголовниц, потому, что я оказалась на средних нарах, а рядом со мною - Тамара.
Ехали мы очень долго, подолгу стояли на полустанках, в тупиках. Конвой наш "забывал" отдавать нам наши сухари и даже поить водою. Сухари же наши, как мы скоро узнали, конвой обменивал на станциях на самогонку, и тут же напивался. Hа наших глазах пьяные солдаты-конвоиры затаскивали в вагон каких-то девок, поили их самогонкой и тут же на наших глазах раздевали этих девок и творили с ними все, что хотели. И все это сопровождалось непрерывным ревом украинской песни:
Ох ты, Галю,
Галю молодая,
Спидманулы Галю,
Увезли с собою!..
Отсюда я потом узнала, что конвой в России состоял преимущественно из украинцев. Свирепый, бесчеловечный народ! Поэтому из украинцев и ставили - конвоировать зэков. Жестокий народ! И вот еще: казахи и татары - еще более страшный конвой. Hу, тем простительно, потомки чингиз-хана - что с них взять! Hо украинцы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66