У нее дрогнула брезгливо верхняя губа. Аэлита
бросилась в прохладу бассейна.
Купанье освежило ее. Мысли вернулись к заботам дня. Каждое утро она
говорила с отцом, - так было заведено. Маленький экран стоял в ее уборной
комнате.
Аэлита присела у туалетного зеркала, привела в порядок волосы,
вытерла ароматным жиром, затем - цветочной эссенцией лицо, шею и руки,
исподлобья поглядела на себя, нахмурилась, придвинула столик с экраном и
включила цифровую доску.
В туманном зеркале появился знакомый отцовский кабинет: книжные
шкафы, картограммы и чертежи на деревянных, стоящих призмах, стол,
заваленный бумагами. Вошел Тускуб, сел к столу, отодвинул локтем рукописи,
и глазами нашел глаза Аэлиты. Улыбнулся углом длинных, тонких губ:
- Как спала, Аэлита?
- Хорошо. В доме - все хорошо.
- Что делают Сыны Неба?
- Они покойны и довольны. Они еще спят.
- Продолжаешь с ними уроки языка?
- Нет. Инженер говорит свободно. Его спутнику достаточно знания.
- У них еще нет желания покинуть мой дом?
- Нет, нет, о нет.
Аэлита ответила слишком поспешно. Тусклые глаза Тускуба дрогнули
изумлением. Под взглядом его Аэлита стала отодвигаться, покуда ее спина не
коснулась спинки кресла. Отец сказал:
- Я не понимаю тебя.
- Что ты не понимаешь? Отец, почему ты мне не говоришь всего? Что ты
задумал сделать с ними? Я прошу тебя...
Аэлита не договорила, - лицо Тускуба исказилось, словно огонь
бешенства прошел по нему. Зеркало погасло. Но Аэлита все еще всматривалась
в туманную его поверхность, все еще видела страшное ей, страшное всем
живущим лицо отца.
- Это ужасно, - проговорила она, - это будет ужасно. - Она поднялась
стремительно, но уронила руки и села. Смутная тревога сильнее овладела ею.
Аэлита облокотилась о предзеркалье, положила щеку на ладонь. Тревога
шумела в крови, бежала ознобом. Как это было плохо, напрасно.
Помимо воли, встало перед ней, как сон этой ночи, лицо Сына Неба, -
крупное, со снежными волосами, - взволнованное, с рядом непостижимых
изменений, с глазами то печальными, то нежными, насыщенными солнцем земли,
влагой земли, - жуткие, как туманные пропасти, грозовые, сокрушающие дух
глаза.
Аэлита подняла голову, встряхнула кудрями. Сердце страшно, глухо
билось. Медленно нагнувшись над цифровой дощечкой, она воткнула
стерженьки.
В туманном зеркале появилась, дремлющая в кресле, среди множества
подушек, сморщенная фигурка старичка. Свет из окошечка падал на его руки,
лежавшие поверх мохнатого одеяла.
Старичок вздрогнул, поправил сползшие очки, взглянул поверх стекол на
экран, и улыбнулся беззубо.
- Что скажешь, дитя мое?
- Учитель, у меня тревога, - сказала Аэлита, - ясность покидает меня.
Я не хочу этого, я боюсь, но я не могу.
- Тебя смущает Сын Неба?
- Да. Меня смущает в нем то, чего я не могу понять. Учитель, я только
что говорила с отцом. Он был в ярости. Я чувствую - у них там борьба. Я
боюсь, как бы Совет не принял ужасного решения. Помоги.
- Ты только что сказала, что Сын Неба смущает тебя. Будет лучше его
убрать совсем?
- Нет. - Аэлита поднялась, краска крови залила ей лицо. Старичок под
ее взглядом насупился.
- Я плохо понимаю ход твоих мыслей, Аэлита, - проговорил он суховато,
- в твоих мыслях двойственность и противоречие.
- Да, я чувствую это. - Аэлита села.
- Вот, лучшее доказательство неправоты. Высшая мысль - ясна,
бесстрастна и не противоречива. Я сделаю так, как ты хочешь, и поговорю с
твоим отцом. Он тоже - страстный человек, и это может привести его к
поступкам, не соответствующим мудрости и справедливости.
- Я буду надеяться.
- Успокойся, Аэлита, и будь внимательна. Взгляни в глубину себя. В
чем твоя тревога? Со дна твоей крови поднимается древний осадок, - красная
тьма, - это - жажда продления жизни. Твоя кровь в смятении...
- Учитель, он смущает меня иным.
- Каким бы возвышенным чувством он ни смутил, - в тебе пробудится
женщина, и ты погибнешь. Только холод мудрости, Аэлита, только спокойное
созерцание неизбежной гибели всего живущего, - этого пропитанного салом и
похотью тела, только ожидание, когда твой дух, уже совершенный, не
нуждающийся более в жалком опыте жизни, уйдет за пределы сознания,
перестанет быть, - вот счастье. Холодная печаль. А ты хочешь возврата.
Бойся этого искушения, дитя мое. Легко упасть, быстро - катиться с горы,
но подъем медленен и труден. Будь мудра.
Аэлита слушала, голова ее наклонилась.
- Учитель, - вдруг сказала она, губы ее задрожали, глаза налились
тоской, - Сын Неба говорил, что на земле они знают что-то, что выше
разума, выше знания, выше мудрости. Но что это - я не поняла. Но оттого у
меня и тревога. Вчера мы были на озере, взошла красная звезда, он указал
на нее рукой и сказал: "На ней была принесена великая жертва. Она окружена
туманом любви. Люди, познающие Любовь, не умирают". Тоска разорвала мою
грудь, учитель.
Старичок хмурился, жевал ртом.
- Хорошо, - сказал он, и пальцы его затрепетали по одеялу, - пусть
Сын Неба даст тебе это знание. Покуда ты не узнаешь всего - не тревожь
меня. Будь осторожна.
Зеркало погасло. Стало тихо в туалетной комнате. Аэлита взяла с колен
платочек и отерла им лицо. Потом взглянула на себя - внимательно, строго.
Брови ее поднялись. Она раскрыла небольшой ларчик и низко нагнулась к
нему, перебирая вещицы. Нашла и надела на шею крошечную, оправленную в
драгоценный металл, сухую лапку чудесного зверка Индри, весьма помогающую,
по древним поверьям, женщинам в трудные минуты.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53