.. Я бьш лишен кафедры, выгнан из всех научных учреждений... Ку-Клукс-Клан приговорил меня к смерти. Несколько сот негров в разных городах жестоко поплатились за мои слова о справедливости... Я поклялся отомстить... Миссис Эсфирь, сюда я приехал для мщения... Но здесь мои маленькие чувства стали казаться не заслуживающими большого почтения... Здесь мои знания я решил употребить на более полезное дело... Пусть американцы спят спокойно, - я перестал о них думать...
Он засмеялся. Миссис Ребус молчала, опустив глаза.,
- Пройдемся, - вдруг сказала она, - мне стало тяжело от вашего рассказа...
- Я немножко удивился, - проговорил он, совсем сбитый с толку. - Я был уверен, что вы не захотите даже дослушать...
- Женщины - странные существа, это правда...
И они медленно пошли по палубе. В окне салона Гусев говорил Ливеровскому:
- Шаг за шагом влипнете, безусловно,
- Ни одного неосторожного шага, ни одного доказательства, товарищ Гусев.
- Случай с портфелем?
- Отрекусь. О портфеле первый раз слышу.
- Свидетельница.
- Грош цена: допросите Александру Алексеевну, она понесет такую бурду, - с ума сойдете...
- Все-таки - придется вам перейти к уголовщине.
- Придется...
- И закопаетесь.
- Никак нет. Вам неизвестно главное - наша цель.
- Узнаю.
- Не успеете.
- Сегодня ночью? - перегнувшись через стол к его лицу, спросил Гусев.
- Скажу "да" - не поверите; скажу "нет" - тоже не поверите...
- Правильно. Так как же, стоит посадить на пароход наряд милиции?
- Искренно говоря - нет: тогда мы отложим дело, свернемся.
- Выпьем! (Чокается.) Мистер Лимм, стоя спиной к перилам, кивнул на окно салона и сказал Педоти: - Любопытно, что они пьют?
- Что-то белое и едкое.
- И ведь с аппетитом, мистер Педоти.
Педоти вздохнул. Из другого окна салона, где за столом завтракали москвичи, высунулся писатель Хиврин и помахал рукой иностранцам:
- Водка, водка... Присаживайтесь к нам, мистеры...
- Ну их к черту! - Гольдберг схватил руку Хиврина.- Честное слово, опасно, товарищи...
- Со мной не бойся... Я должен изучать европейцев: часть моего романа происходит в Европе... (Другой рукой схватил за спину пасынка профессора Самойловича.) Казалупов, скажи им по-английски...
- Алле, тринкен, тринкен, - опять зовет Хиврин. - Водка!
Лимм и Педоти переглянулись:
- Мне кажется - неудобно, нужно пойти, мистер Педоти.
- Сегодня воскресенье, я бы не хотел начинать мою поездку с безнравственного поступка.
- Но у них пятидневка, воскресенье отменено.
- А... Гм...
На палубе появилась Нина Николаевна. Видимо, она пришла за Зинаидой. Педоти и Лимм, приподняв шляпы, дали ей дорогу и пошли в салон. Нина Николаевна позвала:
- Зина...
Сейчас же окне отодвинулись жалюзи, и выглянула Шура. Женщины некоторое время глядели друг на друга...
- Здравствуйте, Александра Алексеевна...
- Здрасте, Нина Николаевна...
- Ищу Зинаиду...
- С отцом прохаживается... Вы скоро слезаете?
- Мы едем до Астрахани...
- Интересно! - Шура сразу чем-то отдаленным стала похожа на козу. Нина Николаевна - спокойно: - Александра Алексеевна, я не покушаюсь на ваше счастье. Мне больше, чем вам, тяжела эта встреча...
- Чего?
Нина Николаевна ушла. Снова, обогнув пароход, появились миссис Ребус и Хопкинсон, строго поблескивающий очками.
Он говорил:
- Почему только человек с белой кожей должен считать себя хозяином мира? Желтых, красных, черных - численно больше. В нас точно такой же процесс пищеварения, нам так же повинуются машины... Белые - хозяева, мы - рабы. Белые овладели энергией, изобрели машины, построили семнадцатидюймовые пушки и завладели рынками... Мы говорим - спасибо и берем свою часть...
- Мистер Хопкинсон, вы - ребенок, которого учат разбойничать.
- Учат справедливости...
- За эти две недели в ушах трещит от неразрешимых вопросов... Вон те (указывает на корму) едят черный хлеб с луком и решают мировые проблемы; у самих нет сапог и не заштопаны лохмотья.. Разве возможна жизнь без комфорта? Зачем тогда жить? И высший комфорт, который мы позволяем себе, - это наши предрассудки. Они охраняют нас от грязи и злословия, как зонт от дождя... А вы вздумали посягнуть на наши предрассудки. Зачем?.. Если бы стали утверждать, что по воскресеньям не нужно ходать к обедне и петь гимнов, или что Дарвин прав, ведя род человека от орангутанга, - на вас бы обрушились с такой же энергией... Вы мечтаете о мщении, а у нас горько сожалеют о вашем отъезде... Уверяю вас, Америка слишком высоко ценит ваш гений, чтобы не загладить какой угодно ценой эту размолвку...
- Я немножко не понимаю, - сказал Хопкинсон, - менее всего понимаю вас...
- О, вы плохо знаете американских женщин. Мы старимся, сожалея о неиспользованных минутах счастья,этой ценой мы покупаем комфорт. Тысяча демонов закованы в нас, но все же не так крепко, как это принято думать. Под надменной маской мы медленно сгораем от желания сбросить тесную одежду предрассудки... Хотя бы на час в жизни... Хотя бы одного из тысячи бесенков выпустить на свободу...
Она сказала это просто и замедленно, как женщина, без стыда раздевающаяся перед мужчиной. Хопкинсон мучительно подавлял в себе то, что неминуемо должно было возникнуть в нем от слов и близости этой женщины. Затылок его налился кровью:
- Вы так же откровенны со своей собакой, мне представляется, миссис Эсфирь...
- Нет, мистер Хопкинсон, этих мыслей я не поверяю даже моей собаке... (Он откинулся как от удара.) Самое соблазнительное в вас то, что вы взрослый ребенок... (Засмеялась.) Вы поняли: настал мой час в жизни... Я захотела быть голой перед единственным человеком... Не стоит думать почему. Желание... (Хопкинсон поднес руку к лицу, очки его упали за борт.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21