Он ответил сколько мог бойко.
- Три дня не ел, ночевать негде. А между тем, завести меня в пивнушку, предложить порцию сосисок, бутылку пива - более веселого кавалера не можете себе представить.
Трепушки стали совещаться. Самим тоже хотелось погреться, с мужчиной было надежнее, в смысле красноголового, и они сказали молодому человеку:
- Хорошо, гражданин, мы вас угощаем, берите Дуньку под руку, идите, ничего не бойтесь.
В пивной - в теплоте, под гармонью - душевно разговорились. Трепушки деловито рассказали про то, как потеряли невинность, жаловались на нэпманов: подавай им теперь заграничный шик, а чума его знает, какой шик за границей!
Молодой человек в свою очередь открыл им, что его зовут Иван Иванович Гирькин, из Кашинского уезда, что грамоте научился он в Красной Армии, потом действовал самоучкой. "Навоз буду есть, черепушку разобью, а своего добьюсь - получу образование", - сказал он трепушкам.
Они стали его жалеть, охали.
"Мне, - он сказал, - главное - до жилой площади добраться, хотя бы вот с этот стол, а есть я навоз буду". Они заказали ему еще полпорции сосисок. Ну, как помочь?
- В коты ведь вы не пойдете? - спросила одна.
- Ни под каким видом.
Другая сказала:
- Есть одна комната на Малой Якиманке, только там надо жениться.
- Жениться? Эге. А невеста очень страшна?
- Наоборот, замечательно красивая. Только с придурью.
- А именно, какая придурь?
- Сами увидите.
Оказалось, трепушкина двоюродная сестра жила в том доме на Якиманке домашней работницей. Решили. Ивану Ивановичу туда идти, отнести работнице поклон и тут же добиться знакомства с невестой-вдовой.
- Ваше дело - увидать вдову, дальше она сама зубами вцепится.
Трепушки повели Гирькина к себе ночевать. За месяц жизни в Сокольниках ему ни разу не привелось помыться, поэтому наперед они велели ему пойти в баню, выдали пятиалтынный и для страха отобрали у него трудовую книжку. Покуда он мылся, одна трепушка дожидалась на улице, другая сбегала к подруге, гулявшей с одним вором, и принесла штиблеты и брюки, взятые у вора на подержание: "Вдове показаться".
Душевные оказались трепушки, себя не жалели, вошли в положение человека. Даже за ночь простирали ему исподнее.
Утром он побежал на Якиманку и постучался у деревянного домика на черном ходу. Отворила домашняя работница лет восемнадцати, такая сердитая, что Гирькин едва не упал духом. Была она стриженная по-модному, но в валенках и в нагольном, кавалерийского покроя, полушубке, изо всей силы перепоясанная ремнем.
- Куда лезете, чего надо? Не хватайтесь за дверь! - закричала она на Гирькина.
- Извините, я поклончик принес от Дуни.
- От Дуньки поклонов не принимаю, она - паразит.
- Извините, товарищ, ваше имя?
- Варвара. Ну?
- Товарищ, вы политически несознательны: Дуня, ваша двоюродная сестра, не паразит, но продукт неизжитого быта.
Варвара ничего не ответила. Пропустила Гирькина на кухню, принялась мыть, шваркать вдовью посуду. Гирькин отрекомендовался, объяснил свое социальное положение и откровенно рассказал истинную причину своего появления на кухне. Варвара стала улыбаться, - хороши у нее были зубы. Сама - ловкая, как молния, кидалась по кухне.
- Мешать вам не буду, - сказала Варвара, - эта моя труперда хоть на что-нибудь пригодится. Чем без толку чаем надуваться, пускай использует себя на образование порядочного пролетария.
В это время ленивый голос позвал из комнаты. Варвара крикнула:
- Не глухая, не орите.
- Варвара, неси самовар, - позвала вдова.
- Сказано - не могу.
- Почему?
- В студии запретили по тысяче пудов самовары таскать.
- В какой это еще студии?
- В театральной.
- Новость!
- Для кого новость, а я третьего дня зачислилась и на вашей каторге последнюю неделю.
Вдова всхлипнула за стеной, притихла. Варвара шепнула Гирькину:
- Отнесите ей самовар, вот вам случай для знакомства.
- Эх, Варвара! - с восхищением сказал Гирькин.
Сдунул пепел с двухведерного самовара и понес его в комнату, отворачивая морду, чтобы не ошпариться паром. Варвара кивком зубов показала на дверь.
Вдова сидела у окошка, затянутого тюлем. Она была в верблюжьем свитере, облегавшем ее несколько полные, ленивые формы. Русые волосы заплетены по-утреннему в косу. Миловидное, румяное лицо ее задрожало от испуга при виде Гирькина. Он поспешно сказал:
- Студент, земляк вашей Варвары. Здравствуйте, Софья Ивановна!
Вдова перекрестилась. Передохнула:
- Ох, напугал! Да ты самовар-то поставь. Бережнее ставь. Варвара вот шваркала его, шваркала, он и потек. Студент? А не врешь? Какой же ты студент - советский, нынешний?
- Я, Софья Ивановна, беспартийный, смирный.
- Ну, слава тебе, господи.
Гирькин осторожно поставил самовар и попятился к двери, будто до того заробел, что не уйти. Комната была низенькая, в два окошечка, загороженная вещами до последней возможности. Гардеробы стояли ребром к стене, на них сундуки, между ними - рукомойник, далее - столик и зеркало, далее деревянная кровать с перинами чуть не до потолка.
"Ух ты, черт, - подумал Гирькин, - какая симпатичная обстановка!" И ноги его сами прилипли к некрашеному полу. Минута была боевая: закрючить вдову так, не выходя за порог, чтобы к ночи, в крайности завтра с утра, уплотнить ее.
Вдова заваривала чай и тихим, покойным голосом ругательски ругала Варвару:
- На кухню боюсь зайти: оскалится, проклятая, - ну чистая "луканька"! Металлическую посуду помяла, горшки все с трещинами. Постоянно грозится: в комсомол, говорит, запишусь, вас за Полярный круг угоню. Этим от нее только и обороняюсь. - Вдова махнула косой, указала синими глазами на горящую лампаду перед угодником, где чернели лики в ризах.
1 2 3 4 5 6