сабли, штыка, ружья, пушки, главное же, обучается не только беспрекословному, но механически-рефлекторному повиновению приставленным к нему начальникам. Так это происходит в государствах, где есть военная повинность; где же ее нет, приставленные к этому люди отыскивают везде заболтавшихся, не желающих или не умеющих жить честным трудом, большей частью развращенных, но сильных людей, подпаивают, подкупают их и забирают в солдаты и так же запирают в казармы и подвергают той же муштровке. Главная задача начальников в том, чтобы довести этих людей до состояния той лягушки, которая при прикосновении к ней неудержимо дрыгает ножкой. Хороший солдат – тот, который так же, как и эта лягушка, на известные крики начальника бессознательно отвечает требуемым движением. Достигается это тем, что несчастных людей этих, одетых в одинаковые пестрые одежды, в продолжение недель, месяцев, годов заставляют – при звуках барабана и музыки – ходить, вертеться, прыгать и делать все вместе, враз – по команде. За всякое же ослушание наказывают самыми жестокими наказаниями, даже смертью. При этом пьянство, разврат, праздность, сквернословие, убийство не только не воспрещаются, но учреждаются: солдат поят водкой, устраивают для них дома терпимости, учат похабным песням и обучают убийству. (Убийство до такой степени в этом круге людей считается хорошим и похвальным делом, что от офицеров-начальников в известных случаях требуют убийства друг друга, называемого дуэлью.) И вот смирный, кроткий малый, пробыв в такой школе около года (раньше этого солдат бывает еще не готов, то есть в нем остаются еще человеческие свойства), делается тем, что из него желают сделать, – бессмысленным и жестоким, могущественным и ужасным орудием насилия в руках своих начальников.
Всякий раз, когда зимою я в Москве прохожу мимо дворца и вижу у будки молодого малого часового, который, в своем тяжелом тулупе, стоит или ходит, шлепая огромными калошами по тротуару, поддерживая на плече последнего образца ружье с отточенным штыком, я всегда взглядываю ему в глаза, и всякий раз он отворачивается от моего взгляда, и всякий раз мне думается: ведь вот год или два тому назад это был деревенский веселый парень, естественный, добродушный, который весело заговорил бы со мной хорошим русским языком, рассказал бы мне, с сознанием своего крестьянского достоинства, всю свою историю; теперь же злобно и мрачно смотрит на меня и на все вопросы умеет отвечать только: «так точно-с» и «не могу знать». Если бы я, что мне всегда хочется сделать, пошел бы в ту дверь, у которой он стоит, или схватил бы рукой за его ружье, он, ни минуты не задумываясь, проткнул бы мне штыком живот, выдернул бы штык из раны, обтер его и продолжал бы ходить, шлепая калошами по асфальту, пока пришел бы со сменой ефрейтор, на уход передавая ему пароль и лозунг. И ведь такой не один, думается мне. Таких обращенных в машины, вооруженных ружьями ребят, почти детей, тысячи в одной Москве. Их миллионы по всей России и по всему свету. Взяли этих несмысленных, но сильных, ловких ребят, развратили, подкупили их и, благодаря им, властвуют над миром. Ведь это ужасно. Ужасно то, что дурные, праздные люди, благодаря этим обманутым людям, обладают всеми этими дворцами и преступно приобретенным богатством, то есть трудом всего народа. Но ужаснее всего тут то, что для того, чтобы сделать это, им надо было озверить этих простых, добрых ребят, и они отчасти достигли этого.
Пускай бы те, кто владеют богатствами, сами бы защищали их. Это не было бы так отвратительно. Но ужасно то, что для того, чтобы грабить людей и защищать ограбленное, они употребляют тех самых, кого грабят, и для этого развращают их души.
Так что насилуют солдаты из рабочих своего же брата рабочего потому, что существует средство сделать из людей бессознательное орудие убийства, и правительства, забирая наборами или наймом солдат, употребляют над ними это средство.

VI

Но если это так, то невольно является вопрос: зачем же люди идут в солдаты? Зачем отцы их отпускают их?
Они могли идти в солдаты и подвергаться дисциплине до тех пор, пока не видали последствий этого. Но, раз увидав, что происходит от этого, зачем они продолжают подвергаться тому обману?
Происходит это оттого, что они считают военную службу не только делом полезным, но несомненно почтенным и добрым. А считают они, что военная служба дело почтенное и доброе потому, что так это внушено им тем учением, которому они подвергаются с детских лет и в котором усиленно поддерживаются в взрослом возрасте.
И потому существование войска есть тоже не основная причина, а только следствие. Основная же причина – в том учении, которое внушает людям, что военная служба, имеющая целью убийство людей, есть дело не только безгрешное, но хорошее, доблестное и похвальное. Так что причина бедственного положения людей лежит еще дальше, чем это кажется сначала.
Сначала кажется, что все дело в том, что землевладельцы захватили землю, капиталисты – орудия труда, а правительство насильно берет подати; но когда спросишь себя: почему земля принадлежит богатым, а рабочие не могут пользоваться ею, и почему рабочие должны отдавать подати, не пользуясь ими, и почему не рабочие, а капиталисты владеют орудиями производства? – то видишь, что это оттого, что есть войско, которое удерживает землю за богатыми, собирает подати с рабочих для богатых и удерживает за богатыми их фабрики и дорогие машины. Когда же спросишь себя, каким образом составляющие войско те самые рабочие, у которых отнимают то, что им нужно, нападают на самих себя, на своих отцов и братьев, то видишь, что причина этого в том, что взятых по набору или вольному найму солдат, посредством предназначенных для этого особых приемов, так обучают, что они лишаются всего человеческого и превращаются в бессознательные, покорные своим начальникам орудия убийства.
1 2 3 4 5 6 7 8 9