они снимают с него оковы и объявляют ему повеление нынче же выпить яд. Прошло немного времени, и привратник вышел к нам и сказал, что мы можем войти. Когда мы вошли, у Сократа была его жена Ксантиппа, с ребёнком на руках. Она сидела рядом с ним на его кровати. Как только Ксантиппа увидала вас, она стала плакать и приговаривать жалостные речи, которые обыкновенно говорят женщины в таких случаях: "Вот друзья твои последний раз будут говорить с тобой и ты с ними" и т.п. Сократ старался успокоить её и просил на время оставить нас одних с ним. Когда Ксантиппа ушла, Сократ, согнув ногу, стал потирать её рукой и, обращаясь к нам, сказал: "Вот, друзья мои, удивительная вещь, как удовольствие связано с страданием! Мне было больно от оков, а теперь, когда их сняли, я испытываю особенное удовольствие. Вероятно, боги, желая примирить две противоположности - страдание и удовольствие, связали их цепью, так что нельзя испытать одно без другого". Сократ хотел ещё сказать что-то, но, заметив, что Критон тихо разговаривает с кем-то за дверью, спросил, о чём он говорит. - А вот тот, который должен дать тебе яд, - сказал Критон, - говорит, что тебе надо говорить как можно меньше. Он говорит, что те, которые разговаривают перед принятием яда, разгорячаются, а тогда яд слабо действует, и приходится пить вдвое и втрое больше. - Ну что ж! - сказал Сократ, - выпьем и вдвое и втрое, если понадобится, а я думаю, что мне не надо упускать случая поговорить с вами именно теперь и показать, что человек, в продолжение своей жизни стремившийся к мудрости, не только не огорчается, но радуется приближению смерти. - Как же ты можешь радоваться тому, что ты оставляешь нас? - сказал один из нас. - Правда, - сказал Сократ, - что это кажется нехорошим с моей стороны, но если вы вникните в моё положение, то вы, наверно, поймёте, что человек, всю жизнь стремившийся к покорению своих страстей, в чём препятствовало ему его тело, не может не радоваться освобождению своему от него. А смерть ведь есть только освобождение. Ведь то совершенствование, о котором мы не раз говорили, состоит в том, чтобы отделить, насколько возможно, душу от тела и приучить её собираться и сосредоточиваться вне тела в себе самой; смерть же даёт это самое освобождение. Так разве не было бы странно, что человек всю жизнь готовится жить так, чтобы быть как можно ближе к смертному бытию, а когда приближение это готово совершиться, недоволен им. И потому, как мне ни жалко расставаться с вами и опечалить вас, я не могу не приветствовать смерть, как осуществление того, чего я достигал в продолжение жизни. Так вот вам, друзья, моя защита в том, что я не печалюсь, оставляя вас. Рад буду, если эта моя защита будет убедительнее той, которую я произнёс на суде, сказал он улыбаясь. - Но для того чтобы это было так, - сказал на это Кебес, - надо быть уверенным, что душа, выходя из тела, не разрушается и не погибает, как какой-нибудь пар или дым; хорошо бы было верить или знать, что это так. Но беда в том, что нельзя быть в этом уверенным. - Это правда, - сказал Сократ. - Нельзя быть вполне уверенным, но есть большое вероятие, что это так. Предание говорит, что души умерших людей идут в ад и продолжают там существовать до тех пор, пока не возвращаются вновь в мир и вновь рождаются из умерших. Можно верить и не верить преданию, но есть большое вероятие того, что люди рождаются из умерших, потому что не только люди, но все животные, растения - всё возрождается из умершего. А если это так, то жизнь не может бояться смерти и смерть есть только возрождение к новой жизни. Подтверждается это ещё тем, что все мы, живя в этом мире, носим в себе как бы воспоминания о прежней жизни души. А воспоминаний не могло бы быть, если бы душа не жила прежде этой жизни. Так что, хотя тело человека и смертно, душа с своей способностью знания, воспоминания не может умереть вместе с телом. Но мало того, что все наши знания представляют только воспоминания о прежней жизни души, главное доказательство присутствия в нас независимой от тела и неумирающей души - то, что душе нашей не только свойственны вечные идеи красоты, добра, справедливости, истины, но идеи эти составляют самую сущность нашей души. А так как идеи эти не подлежат смерти, то также не подлежит смерти и наша душа. Сократ кончил, и мы все молчали, только Кебес и Симлий что-то тихо говорили между собой. - О чём это вы говорите? - спросил Сократ. - Если вы говорите о том, о чём сейчас говорили, то скажите, что вы думаете. Если вы не согласны или знаете лучшее объяснение, то скажите прямо. - Я скажу правду, - сказал Симлий, - я не совсем согласен с тем, что ты сказал, и желаю спросить тебя, но боюсь вопросом сделать тебе в твоём положении неприятное. - Как, однако, трудно, - сказал Сократ, улыбаясь, - убедить людей в том, что я не считаю за несчастье то, что со мной случилось. Если я не могу убедить даже вас, то как же убедить других людей? Напрасно ты думаешь, что я теперь нахожусь в ином расположении духа, чем обыкновенно. Скажи же, в чём твоё сомнение? - Если так, - сказал Симлий, - то я прямо скажу то, в чём сомневаюсь. Мне кажется, Сократ, что то, что ты сказал о душе, не вполне доказано. - В чём? - спросил Сократ. - В том, - сказал Симлий, - что то, что ты сказал о душе, можно сказать о строе лиры. Можно сказать, что хотя лира сама по себе с своими струнами есть нечто телесное, земное и преходящее, но строй лиры и звуки, которые она издаёт, представляют нечто бестелесное и не подлежащее смерти, и что поэтому если лира и сломается и струны её порвутся, то всё-таки тот строй и те звуки, которые она производила, не могут умереть и непременно остаются где-нибудь и после разрушения лиры.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16