- Пропусти, пожалуйста, - вежливо сказал Абрахамсон перед тем, как выйти из автобуса.
- Есть хочешь? - спросила мать, разглаживая на обеденном столе полосатую скатерть. - Ты в последнее время плохо ешь.
Сесилия покачала головой, и прямые волосы, которые ей так не нравились, упали на плечи. Братья захихикали - в последнее время у них появилась эта привычка. Они были намного младше Сесилии, и, тем не менее, голос матери звучал одинаково ласково, когда она обращалась и к ним и к ней, и еще ей часто казалось, что мать читает каким-то образом ее мысли, но она говорила себе, что это глупо. На матери было зеленое платье, а ногти на руках накрашены свежим лаком. Ее темные вьющиеся волосы блестели в лучах послеполуденного солнца, а ямочки на щеках то появлялись, то пропадали.
- Как латынь?
- Нормально.
- С пассивной формой разобралась?
- Более-менее.
- Ты чем-то расстроена, Сесилия?
- Нет, все в порядке.
- Что-то я не вижу.
Сесилия почувствовала, что щеки ее начинают краснеть, а братья опять захихикали.
Она знала, что они сейчас пинают друг друга под столом ногами, и, чтобы спрятаться от их взглядов, отвернулась к окну - там был сад. Когда-то давно она спала в коляске под яблоней и ползала по клумбе; ей казалось, что она помнит это, и помнит, как отец смеялся, вытаскивая ее из цветов.
Сесилия допила чай и встала из-за стола, оставив на тарелке половину недоеденного пирога. Мать окликнула ее, когда она была уже в дверях.
- Я пойду делать уроки, - сказала Сесилия.
- Доешь сначала пирог.
- Не хочу.
- Некрасиво оставлять на тарелке.
Она ничего не ответила. Она открыла дверь и мягко закрыла ее за собой. Она заперлась в ванной и принялась разглядывать лицо, вызвавшее такое пристальное внимание Абрахамсона. Она заставила себя улыбнуться. Повернулась, пытаясь рассмотреть профиль. Ей не хотелось об этом думать, но получалось само. Она ненавидела себя, но не могла ничего поделать. Она растягивала губы, щурила глаза, гримасничала и напускала на себя равнодушный вид. Но как ни старалась, не могла разглядеть в зеркале черты своего отчима.
- Естественно, - объяснил Абрахамсон, - ты же не видишь себя со стороны. Они медленно шли по беговой дорожке мимо теннисного корта и школьной хоккейной площадки. На ней была летняя форма - сине-зеленое платье и короткие белые носки.
Абрахамсон был одет во фланелевые шорты и школьную форменную рубашку с кучей нашивок.
- Другие бы тоже заметили, Абрахамсон.
Он покачал головой. Другим просто нет до этого дела, сказал он. И они не знают так хорошо их семью.
- Это даже не сходство, Сесилия. Оно не бросается в глаза. Это просто намек, можно сказать, подозрение.
- Лучше бы ты мне не говорил.
- Но ты же сама захотела.
- Да, я знаю.
Они дошли до края дорожки. Потом повернулись и молча пошли назад к школе. На площадке девочки играли в теннис.
- Отлично, сорок, - воскликнул учитель английского - старик по прозвищу Беззубый Кэрол.
- Я ничего не вижу, - сказала Сесилия. - Я целый час проторчала перед зеркалом.
- Даже если бы я не читал про то, как меняются у человека черты лица, я бы додумался сам. Что с ней происходит, все время спрашивал я себя, почему у нее стало такое интересное лицо?
- По-моему, ты все это придумал.
- Может быть.
Они наблюдали за игрой в теннис. Он не из тех, кто ошибается, и не из тех, кто что-то сочиняет. Если бы у нее были хотя бы веснушки, как у отца - хоть немного, на лбу или на носу.
- Божественно! - восклицал Беззубый Кэрол. - Ну просто божественно! не унимался он, и игра продолжалась. Беднягу должны уволить, сказал Абрахамсон.
Они пошли дальше. Она тоже слышала, сказала Сесилия, что его скоро уволят. Жаль, потому что он был неплохой учитель: делай, что хочешь, только тихо.
- Купи у меня пирожное, - предложил Абрахамсон.
- Не говори никому, пожалуйста.
- Ты можешь покупать хоть каждый день. Я сам никогда все не съедаю.
Прошло время. Пятнадцатого июня Сесилии исполнилось тринадцать лет. По этому поводу произошла большая суматоха, как всегда получалось у них в семье по случаю чьего-нибудь дня рождения. Ронан подарил ей "Повесть о двух городах", мать - платье с розовыми бутонами, которое сама сшила, а братья - красный браслет. На обед они ели курицу с жареной картошкой и фасолью, а на десерт лимонный пирог.
Все ее от души поздравляли.
- С днем рождения, дорогая, - негромко сказал Ронан, дождавшись, пока все соберутся. Он по-настоящему ее любил, она знала это, и им обоим очень нравилось ходить по воскресеньям в мастерскую. Она тоже любила его. Ей никогда не приходило в голову, что его можно не любить.
- Прекрасный день рождения, - сказал он и улыбнулся, и она вдруг подумала о том, о чем никогда не задумывалась раньше, и что не пришло в голову Абрахамсону:
когда ты столько лет живешь в одном доме с человеком, женатым на твоей матери, то вполне естественно перенимаешь некоторые его привычки. Подхватываешь не задумываясь, словно простуду, его улыбку, жесты, походку. Можно смеяться так, как смеется он, говорить его голосом. И никогда об этом не догадываться.
- Конечно, - с готовностью согласился Абрахамсон, когда она изложила ему свою теорию, - конечно, Сесилия.
- Может тогда так оно и есть? Я имею в виду, что из-за этого:
- Может и так.
Его быстрые глаза на секунду встретились с ее, затем перекинулись на отдаленную фигуру Беззубого Кэрола, который уныло топтался около ямы для прыжков в длину.
- Может и так, - повторил Абрахамсон.
- Я в этом уверена. Потому что сама не вижу абсолютно никакого сходства.
- Сходство есть, - резко перебил ее он, словно считал нелепым и нелогичным обсуждать опять то, что уже давно выяснено.
1 2 3 4 5 6 7