Виолет изменила его жизнь. Она переехала в привратницкий домик, и они с матерью, хоть и не во всем соглашаясь друг с другом, все же неплохо уживались. У Виолет была машина, и это означало, что она могла довезти теперь его в любое место, где обнаруживалось неухоженное пианино. Они стали ездить до сорока миль в каждую сторону. Она навела порядок в счетах и стала включать туда расходы на бензин, износ машины и колес. В специальном календаре отмечала даты очередных визитов. Их доход заметно вырос, но не только из-за пианино - ей пришло в голову также и то, что, играя на скрипке, он может заработать больше, чем выходило до сих пор: сельские вечера в пивнушках, летние танцы на открытых площадках - обычай, который в 1951 году был еще жив. Оуэн Дромгольд обожал свою скрипку, и все равно бы играл, за деньги или без. Деньгами занялась Виолет.
Таким образом, их брак вполне устоялся, и когда Виолет достался в наследство отцовский дом, она перевезла мужа туда. Раньше это была ферма, но постепенно из-за пагубного пристрастия к выпивке, подкосившего несколько поколений предков Виолет, но не затронувшего ее саму, земля ушла к другим владельцам.
"Расскажи, что там," - часто спрашивал ее муж, и Виолет рассказывала ему о доме, спрятанном у изгиба дороги на краю гор - синевато-дымных, когда на них по-особому падал свет. Она описывала ему каждый уголок, деревянные ставни на окнах: когда сильный восточный ветер устраивал в доме сквозняк, а в комнате, названной однажды гостиной, задувал в камине огонь, он слышал, как она закрывает их на щеколду. Она описывала узор на ковровой дорожке, покрывавшей единственный лестничный пролет, и бело-голубые фарфоровые набалдашники на кухонном буфете, передняя дверца которого никогда не открывалась. Он любил слушать. Мать так и не смогла примириться с его слепотой, и ей никогда не хватало терпения. Отца, конюха в Барнагормского имении, который разбился насмерть, упав с лошади, он не помнил. "Тощий, как борзая собака," - охарактеризовала Виолет его фотографию.
Она рисовала в его воображении большой холодный зал Барнагормского имения. "Мы направляемся к лестнице и обходим вокруг стола, на котором стоит павлин.
Громадная серебряная птица, а на крылья ей приклеили кусочки цветных стекол, чтобы показать, какие красивые у нее перья. Зеленые и голубые," добавила она, когда он спросил, какого они цвета; и конечно, это стекляшки, а не камни, потому что ей кто-то когда-то про это говорил, пока он возился со старым растрескавшимся роялем в гостиной. Ступеньки были все истерты, он их выучил, пока поднимался в детскую к "Чаппелу". Первая лестничная плошадка темная, как туннель, говорила Виолет, по бокам стоят диваны, а сверху несколько рядов неулыбчивых портретов, они в тени и плохо видны.
"Мы проходим мимо бензоколонки Дусси, - говорила Виолет. - Отец Филли заливает в бак бензин." Бензоколонка называлась "Ессо", и он знал, как выглядело это слово, потому что спрашивал, а Виолет отвечала. Вывеска была двухцветной, а форму букв она описала так, чтобы он мог сравнить их со знакомыми на ощупь фигурами. Он видел глазами Виолет мрачный фасад дома МакКирдисов на окраине Охила. Он видел бледное лицо продавца канцтоваров в Килиате. Он видел закрытые глаза и сложенные на груди руки матери в день ее похорон. Он видел горы, иногда голубые, а иногда затянутые серым. "Примула не совсем желтая, - говорила Виолет. - Больше похожа на солому, или на деревенское масло, с ярким пятнышком посередине." Он кивал головой и понимал, о чем идет речь. Сизовато-синие, как дым, говорила она о горах, а пятнышко в центре цветка скорее оранжевое, чем красное. О дыме он тоже знал только то, что она говорила, но чувствовал это слово по звуку. Он понимал, что такое красное, утверждал он, тоже по звуку, а оранжевое, потому что знал вкус апельсина. Он видел красный цвет вывески "Ессо" и оранжевое пятнышко на цветке примулы. "Солома" и "деревенское масло" помогали ему, и когда Виолет называла мистера Уиттена узловатым, этого было достаточно. Настоятельница определенно была колючей. Анну Грэги он видел, точно глазами. Томас с лесопилки был будто весь в занозах. Лоб Бэта Конлона походил на лоб спаниэля Мериков, который он гладил всякий раз, когда приезжал к ним настраивать "Бродвуд".
В период одиночества настройщик справлялся сам: хозяева пианино навещали его, возили к себе, помогали в магазинах и по дому. Он чувствовал, что превращается в обузу для людей и знал, что Виолет этого не одобрила бы. Не понравилось бы ей и то, как рушится без нее все, ею выстроенное. Она так гордилась, когда он играл на органе в церкви Св. Кальмана. "Только не бросай," - прошептала она незадолго до того, как прошептать свои уже последние слова, и с тех пор он ходил в церковь один. Их роман с Белл начался в воскресенье, почти через два года после того, как Виолет не стало.
Тогда, давно, поняв, что отвергнута, Белл так и не смогла побороть обиду, становившуюся с годами только еще горше; она была уверена, что гораздо красивее Виолет, и что его слепота стала карой не только для него, но и для нее тоже. Чем иначе, кроме наказания, можно назвать мрак, в котором он жил? И чем, если не наказанием, стало то, что из-за этого мрака оказалась ненужной ее красота? Но ни он, ни она не совершали грехов, за которые следовало бы карать, и они могли бы стать замечательной парой она и Оуэн Дромгольд. Наоборот, достанься ее красота человеку, который о ней не подозревал, это могло бы стать самой высокой жертвой.
Злая судьба не переставала над нею насмехаться, и только поэтому Белл так и не вышла замуж. Она работала в мастерской, помогала сначала отцу, потом брату:
1 2 3 4 5