- А вот тут у тебя излишек... Излишек...
- Чур меня, чур, - как бы отвечая ему, бормотал я, пробираясь по холодным
черным улицам. Вставать нужно было рано, потому что завтра должен я идти
искать себе службу.
Поиски были неспешными, спокойными. Предложения у меня были, и в какой-то
момент мне позвонили.
Армейские друзья предложили мне послать биографию, называвшуюся чудным
словом "резюме", на одну нефтяную фирму. Мысль о том, что нефть сопровождала
меня по жизни, развеселила. Хотя никто и не просил моих знакомцев хлопотать,
я все же сочинил письмо и с опозданием отправил его. Все в этом резюме было
правдой, но, перечитав его, я подивился тому, как безоблачна моя жизнь и как
ценны мои навыки. Эти друзья говорили, что меня примут обязательно, что
кто-то важный хлопочет обо мне, но я лишь улыбался. Хлопотать обо мне было
некому, а резюме было вполне приличным - потому что в нем я упомянул лишь
то, что относилось к делу.
Итак, мне позвонили, я принарядился и через час уже сидел в этом заведении.
Собеседования действительно никакого не было. Я был годен, годен не
ограниченно, как своей армии, а полностью и целиком.
Нового моего хозяина звали Иткин.
Иткин улыбался мне, а я ему.
И я стал ходить на службу, шуршать какими-то немецкими бумажками. Иткин,
казалось, немного боялся меня. Во всяком случае, когда я позволял себе
опаздывать, он не упрекал меня, а просил сделать то-то и то-то. Все это я
делал, бумажки шелестели, переводились, но потом выяснилось, что еще мне
нужно ездить по чужим городам и шелестеть бумагами там.
Длилась, длилась зима.
Но все же в атмосфере происходили какие-то изменения.
Настал март.
Однажды вечером я пошел к Белорусскому вокзалу, по слякотным улицам к мосту,
под которым начиналась толкучка, где стояли белорусы с сумками. Из сумок
высовывались связки сарделек, и росли голые стволы колбас.
А еще в этих сумках жили мокрые пачки творога, из них извлекались белые
пакеты, а на пакетах было написано: "СМЯТАНА". А еще из этих сумок доставали
сыр, более похожий на брынзу, и суетились вокруг всего этого городские
жители.
Дальше толклись московские старушки с батонами сервелата, хрустящим
картофелем, пивом да водкой, еще дальше стояли вереницей ларьки с дешевым
спиртом, шоколадом и бритвенными лезвиями. Из них неслась то резкая и
хриплая, то заунывная, тоскливая и безрадостная музыка, электронная музыка
большого города - и я шел мимо нее.
Это был шум времени, он цеплял меня за ноги, хлюпал в промокших ботинках,
колотился в уши, мешал думать.
Оскальзывался между продрогшими старухами народ, обтекал провинциала с
колесной сумкой, затравленно глядевшего вокруг.
Падал провинциал за дубовую дверь метро, чтобы выбраться уже на другом
вокзале, Курском или Ярославском, где тоже толчея, где к ночи жгли костры и
плясали вокруг них языческий танец. Где трепались на ветру голые ноги с
обложки порнографического журнала. Где в лютую стужу продавали мороженое и
пиво со льдом внутри. Где милиционеры уже не ходили влюбленными парами, а
сбивались в волчьи стаи.
На шеях у них болтались короткие автоматы, и хмуры были их лица.
И последнее, что видел приезжий, сжав зубами свою бурлацкую лямку, был
кроваво-красный закат от рекламы SAMSUNG или SONY...
Мелкие события теснили мою жизнь, загоняя ее в предначертанное кем-то русло.
Детали этой жизни, чужие взгляды, слова незнакомых людей, унесенные и
донесенные ветром, обрывки сообщений догоняли меня - словно требовали
сопереживания.
Время шумело, ревело, пело на своем языке - языке времени.
А я был этому - свидетелем.
Шел идиотский мартовский снег. Время от времени его смывало дождем.
Однажды такой дождь шел всю ночь, и с шумом падали в темноте снежные глыбы с
крыши.
Соседи сверху веселились, звенели бутылками, а потом ссорились - чуть ли не
дрались. Казалось, что время от времени они выкидывают гостей из окна.
Мокрые снежные комья все падали и падали, тяжело ударяясь о козырьки
подъездов и крыши железных гаражей.
Через два дня снова пошел снег, и все повторилось.
А потом навалился апрель. Я глядел на апрель и вспоминал фразу из чужих
дневников: "Просто ходил в лес смотреть на апрель, исследовать его
свойства".
Я тоже ходил, правда, не в лес, а по улицам. Заботы не давали мне уехать из
Москвы, и я подглядывал апрель из окошка офиса.
Слушая хрюканье принтера за спиной, я глядел на блики солнца, ползущие по
стенам домов.
Лужами апрель наверстывал упущенное мартом время, его, марта, глупый снег и
холод.
В нагретом солнцем троллейбусе хотелось скинуть с себя все и ехать в одной
рубашке. Однако никто ничего не скидывал, а ехали себе спокойно, болтаясь на
поручнях.
Вокруг, поднимая фонтаны брызг и ныряя в волну носом, как миноносцы, гудели
иностранные машины.
Я вспоминал обиду фирмы "Фольксваген", мечтавшей наводнить рынок России
дешевыми автомобилями, и то, как удивились немцы, когда русские (или же люди
неясных восточных национальностей) принялись покупать только самые дорогие
модели "BMW" и "Мерседес".
Итак, человек, получив первую сотню миллионов, первым делом покупал
"Мерседес" и блондинку. Марки того и другого варьировались, а я наблюдал это
со стороны, хотя именно под моими окнами парковались эти машины и именно эти
люди встречались с моим хозяином, а иногда со мной.
Овальные ребята с пустыми глазами прохаживались у подъезда, вахта их была
неспешной и немного ленивой.
Все в погоде было устроено странно, загадочный механизм ее перемены где-то
там, в невидимой вышине, работал вне расписания, но тем не менее на смену
марту с мокрым его снегом и морозами пришел апрель, и вода текла по
трамвайным путям.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48