Нет, что-то было в этом гадкое,
была какая-то мерзкая патетика, и я раскатал бумажный шарик и положил его
обратно. Поискав на столе карандаш, я дописал на листке свой временный,
такой же временный, как и телефон, адрес.
Я шел по шоссе на Феодосию, а мимо меня проносились первые утренние машины.
На середине пути я чуть не расплакался. Это не было излишней
сентиментальностью, а всего лишь реакцией на нервное напряжение.
Я свернул с шоссе налево и начал, не сбавляя шага, взбираться на гору
Климентьева.
День начинался без солнца, и это было хорошо, потому что горы, залив и холмы
лежали подо мной без рекламной синевы неба и ослепительного солнца -
тусклые, но прекрасные.
Я закурил под памятным знаком советского планеризма.
Из-под камня, который я случайно отвернул ногой, вылезли какие-то жучки и
червячки и начали осматривать свое поруганное жилище. Они суетились, а я
смотрел на них, чувствуя жалость. Жучкам я не в силах помочь. Один из них
забрался мне на ногу, но потом, видимо, передумал и скрылся в траве.
Я пошмыгал носом и втянул в себя влажный морской воздух.
Смотря на мыс с двусмысленным названием Лагерный, более известный как
Хамелеон, на холмы над морем, я думал, что надо уезжать.
Надо уезжать, потому что здесь мне было очень хорошо, а продлить это
состояние души невозможно.
Радость не продлевается, а продленная - похожа на спитой чай.
Никто из тех, с кем я жил здесь, не хватится моего отсутствия и не будет
меня искать.
Я знал также, что если, экономя деньги, пройти километров шестнадцать до
Феодосии, то можно там сесть на дизельный поезд и добраться до Джанкоя.
А там можно уехать, купив случайный билет, или просто договориться с
проводником.
Я буду ехать и снова жить в мире, где мне не дадут пропасть - поднесут
помидорчик, насыпят соли на газетку, одарят картофелиной.
И снова, как по дороге сюда, будут стучать друг о друга какие-то
железнодорожные детали, и снова будет хлопать дверь тамбура.
Мне нужно туда, и уходить нужно сейчас. Теперь я буду жить с надеждой, а
впрочем, как повезет.
Сейчас, пасмурным утром, когда проснулись только местные жители, когда
можно, не прощаясь с хозяйкой, повесить на дверь смешной замочек, а ключ
оставить прямо в скважине, - мое время здесь окончилось.
И тогда я начал спускаться с горы.
* * *
По коридору ходил старик. Он ходил и бормотал что-то.
Не знал я, о чем он бормотал. Пришло, видимо, время ему выговориться, и
скоро ему умирать.
Но он был теперь моим хозяином.
Друзья сосватали мне комнату в его квартире, так и не рассказав об условиях.
Условий, как оказалось, не было. Мой хозяин говорил со мной редко, он
забывал про деньги, а однажды, уже потом, засовывая плату за очередной месяц
в его буфет, я обнаружил деньги прошлого месяца, к которым старик не
прикасался.
Я устроился преподавать - временно, по контракту.
Рано, в черном утреннем городском тумане, я ездил на другой конец города,
чтобы там стоять между черной доской и студентами и писать на этой доске
сербские и хорватские слова. Сербские я писал кириллицей, а хорватские -
латиницей, хотя слова эти были похожи и составляли один язык. Я рассказывал
им про чакавский и кайкавский диалекты, которые называются так по слову
"что?" - ча, каj и што. Я говорил про пять гласных звуков, два типа
склонения прилагательных, тоническое ударение и вытеснение аориста и
имперфекта сложным прошедшим временем - перфектом. Я рассказывал своим
слушателям про законник царя Душана и пейзажи северной Далмации.
Студентам хотелось спать, да и мне - тоже. Но строгая наука брала верх, и
они послушно повторяли за мной - непонятное.
А днем я работал еще и в другом месте - одной загадочной организации,
которая занималась раздачей денег не известным мне людям. Денег у
организации было довольно много, и часто среди разных ее начальников
происходила возня, которой хорошо соответствовала калька английского
выражения - "драка бульдогов под ковром". Организация долго жила своей
жизнью.
Туда я и устроился. В конце концов произошло, видимо, то, о чем рассказывает
старый анекдот: зулусы съели французского посла, и Франция объявляет им
войну. Зулусы недоумевают: "Ну съешьте одного нашего, и дело с концом".
Мне сказали, что причина моего увольнения в том, что я не поздоровался с
начальником на эскалаторе. До этого я не подозревал, что он пользуется этим
видом транспорта.
История была забавной и ничуть не обидной. Так воспринимаешь прекращение
тяжелых, как камень, отношений. Я распихал пачки денег по карманам и вышел в
московскую слякоть. У первого ларька я купил пива, а рядом - с рук -
колбасу. Отхлебывая из горлышка, как последний лотошник, начал движение по
городу и скоро очутился дома, где уже ждал меня голодный старик.
Я помахал ему батоном колбасы, и мы пошли готовить ужин.
И опять я ездил на окраину, и студенты задавали мне вопросы, и я отвечал им,
и курил с этими в общем-то славными ребятами на лестнице. Я вспомнил тех
своих крымских необязательных знакомцев, вкус мидий, запахи моря и свои
слова об одном и том же поколении - что, дескать, мы одной крови - с вами, с
вами, и с вами, и с тобой, и с тобой тоже.
Теперь я понимал, что тогда я просто подлизывался.
Правда была в том, что поколения сместились, и те, кто не успел
перемениться, чувствовали себя неуютно. Все искали себе места, но эти поиски
места всегда в итоге превращались в поиски времени - или возраста.
Глядя в лица студентов, я вспоминал старый фильм, в котором одного
лейтенанта посылают охотиться на одного полковника.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48