Если хотите - он истинный борец за народное счастье.
- Допускаю, что человек он храбрый. Ограбление банка в Тифлисе - тому доказательство. Но человек он - плохой.
- Как вы можете так говорить! - крикнула она. Сидящая радом Нюра вздрогнула от ее звонкого выкрика. - Как вы можете так говорить! Вы его не знаете. Факты? Где факты, что он плохой человек?
- Факты есть, но оглашать их не хочу.
- Это почему же?
- Потому что есть понятие порядочности. Говорят в глаза, а не за спиной. Но поверьте мне...
- А я вам не верю!
- Надя! - мамаша сделала удивленно-презрительное лицо. - Это похвально, что ты защищаешь нашего друга, но почему так пылко? В споре необходимо сохранять Selbstheherrschung.
Когда возвращались домой, Ольга Евгеньевна осуждающе молчала почти всю дорогу (с Выборгской тащились долго, трамваи не ходили), но у самого дома не выдержала:
- Я думаю, что Иосифу, мы не расскажем об этом инциденте. Ты вела себя непозволительно, оппонент старше тебя.
- Тоже мне старше, - фыркнула Нюра. - И вообще, мамочка, дело в том, что он влюблен в Надю, и, наверное, ревнует ее ко всем неженатым большевикам.
- Ты вела себя непозволительно. И вообще - последнее время ты стала злой и грубой.
- Просто я стала взрослой. Мы все уже взрослые, и не хотим плясать под твою дудку. Мы хотим делать и думать, как мы хотим.
Она почти слово в слово повторяла небрежно оброненную фразу Иосифа. Оказывается, запала.
Иосифу об инциденте ни слова, хотя очень хотелось спросить, как и зачем он грабил банк, но вот про слухи о выступлении большевиков двадцатого сообщила:
- Двадцатого, тридцатого..., - ответил рассеянно, думая о чем-то другом, и часто затягиваясь трубкой... сейчас в Смольном идет заседание ЦК, завтра узнаем. Видишь, я уже посвящаю тебя в партийные тайны.
- А... почему ты не пошел в Смольный?
- Потому что главное для меня сейчас - ты, моя девочка, - притянул ее за руку и очень медленно, отчетливо, глядя снизу в ее склоненное лицо. - ты еще услышишь, чьи имена будут звучать через десять лет, никаких Прошьянов, Бриллиантов никто и не вспомнит. А сейчас - пускай потешатся. Мудрость не в том, чтобы захватить власть, а в том, чтобы выждать и отнять ее у тех, кто захватил.
После Нового года мамаша снова ушла из дома. Отец тяжело болел, выдавали восьмушку хлеба. В гимназии занятия то отменялись, то возобновлялись. Она похудела, постригла косы, и, сидя перед безучастно молчавшим отцом, перешивала свои и Нюрины, ставшие слишком просторными, платья.
Иосифа видела редко - один-два раза в неделю. В те дни она особенно сблизилась с Федей. И потому, что он был влюблен в Иосифа, мог говорит о нем бесконечно, и потому, что, чувствуя ее одиночество и растерянность, спешил из Академии домой и сидел рядышком, изучая свои мудреные книги по математике.
Когда Иосиф сказал:
- Приготовь свое барахлишко, на днях уезжаем в Москву, - она не удивилась, не обрадовалась, просто спросила:
- А Феде можно с нами?
- Пусть он приедет потом. Пока он будет нужен здесь, не думаю, что Сергей легко переживет твое бегство.
- Бегство? Разве мы не скажем папе?
- Нет. Мы просто уедем. А потом все образуется. Вот увидишь.
Все и образовалось. В конце восемнадцатого они уже снова жили все вместе в небольшой квартире в Кремле. Но до этого был Южный фронт, Царицын, психическое заболевание Феди...
Она тоже временами чувствовала, что сходит с ума, спасло присутствие Иосифа рядом, спасла любовь, потому что любила и жалела его больше Феди, больше себя.
Ей снился сон.
Они с Нюрой бегут куда-то по трамвайным путям. Темно. Фонари не горят. Падает медленный, тяжелый снег. Они бегут по очень важному делу, и она боится отстать от Нюры. Но впереди маячит что-то темное, страшное. Она точно знает, что обгонять это темное и страшное нельзя. Опасно. Хочет окликнуть Нюру, но снег залепляет рот.
Надежда проснулась от удушья. Рядом тихо сопела Светлана. Она со страхом подумала о том, что могла "приспать" девочку, т.е. нечаянно, во сне причинить ей вред.
Странно, но именно так все и было наяву, двадцать пятого октября семнадцатого года.
Со стороны Зимнего доносились выстрелы, а они бежали в Смольный на второй съезд Советов. Фонари не горели, шел снег, а впереди - тень. Оказалось - старик с палкой. Рядом тащится собака.
Он спросил:
- Куда же вы, девицы, одни?
- По делу, по делу.
- Плохое дело сегодня зачинают, слышите, как много стреляют.
День тянулся мучительно. Болела голова, настроение мрачнейшее, но помог кофеин. Мельком подумалось: "Здесь в Питере доставать спасительные таблетки будет трудно"
После обеда позвонил Сергей Миронович, спросил, как самочувствие и не напугали ли ее ночные гонки.
- Самочувствие скверное. Гонки не напугали, а вот отцу по старой памяти шпики везде чудятся.
- Какие планы?
- Пойти погулять с Васей.
- Куда?
- Ну хотя бы к Неве.
- Я вас встречу у Эрмитажа.
Хотела спросить "Зачем?", но он уже положил трубку.
Вася нашел палку и чиркал ею по всем оградам. Увещеваний прекратить отвратительную игру будто не слышал, и тогда она выхватила палку и сломала ее. Он заорал жутким голосом, и она дала ему легкую пощечину. Ор сменился негромким подвывом. Он упирался, загребая ногами, так и дотащились до Эрмитажа. Она чувствовала угрызения за пощечину, неловкость за зареванное лицо сына и ненужность этой встречи.
"Хоть бы что-нибудь помешало, и он не пришел".
Но он стоял у парапета, курил и смотрел на них.
Вася, видимо, издалека приняв Мироныча за отца, замолк, зашагал нормально, и она почувствовала, как его маленькая ручка крепче ухватилась за ее руку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95