Сорок три - дата некруглая. Посидим немного, выпьем, попоем".
Но она все равно поставила тесто, приготовила фарш, грибную начинку.
Он пришел на кухню "снимать пробу", положил на тарелку вареного мяса, грибов, сел за стол, молча поел, снова потянулся к мискам.
- Иосиф, нельзя! Ничего не останется для пирогов. Помнишь, как в девятнадцатом у нас была общая кухня, и я учила Надежду Константиновну готовить картофельные оладьи. Она ничего не умела, мы смеялись, а теперь ее золовка смотрит на меня с ненавистью.
- У Надежды Константиновны мать была замечательной кулинаркой. Старик не устоял перед пирогами и пышками... Любит вкусно поесть, особенно икру паюсную. Так говоришь, он ей диктовать будет?
- Сказал так.
- Значит, тетки пока без работы... А на блядь эту не обращай внимания, кто она такая? К рабочим она обратиться, так рабочие и побежали, им жрать нечего...
День рождения, как всегда, удался. Мария Давидовна расстаралась: кроме пирогов и холодца "от хозяев", была еще запеченная баранья нога и замечательное лобио. Иосиф ставил на патефоне пластинки, потом танцевали, потом пели хором "Распрягайте хлопцы коней" и другие прекрасные песни, а мамаша - специально для Иосифа, очень проникновенно, "Сулико". И всегда, во время исполнения этой песни, все замолкали с печальными лицами - вспоминали юную Екатерину Сванидзе.
Надежда шепотом попросила Иосифа сыграть на флейте, но он посмотрел с укором: как можно, ведь это только для нее, только их тайное. Ей стало неловко и до конца празднества сидела рядом, тихонько сжимая под столом его больную руку.
Климент Ефремович с чувством, без единой заминки, прочитал свое любимое "Сакья Муни", а Полина - слабеньким, но очень приятным голоском, спела "Ничь така мисячна". А потом была ночь; она несколько раз ходила проверять, как спит Вася, и каждый раз он просыпался и сонный, бормоча что-то неразборчивое, притягивал ее к себе, обнимал, и они снова были вместе, так и уснули под утро, приникнув друг к другу в нераздельности.
На работу пришла с опозданием, ставила Васе компресс и сразу почувствовала электрическое потрескивание в приемной. Дело было не в ее опоздании, опоздание было оговорено, о дне рождения Генсека, помнили, конечно, шаровые молнии плавали в воздухе от чего-то другого.
Дверь в квартиру была затворена и весь день оттуда никто не появлялся. Володичева шептала: "Каталась по полу, рыдала... а он требует разрешения диктовать дневник... просто ужас, Надя, ужас. Вызывая меня сегодня, предупредил, что завтра будет диктовать, пускай хоть пять минут, предупредил, что секретно, нет, сказал, строго секретно, а я не знаю, если секретно, записывать в дневник или нет?"
- Спроси Лидию Александровну.
Надежде хотелось сросить, кто катался по полу и рыдал, но представить в таком виде Надежду Константиновну было невозможно. Значит, Иосиф опять наговорил дерзостей Марии Ильиничне.
"Конечно, их можно понять. Родной человек так тяжело болен больше полугода. Врачи не обещают скорого улучшения. Смотреть на него теперь мучительно, а каково близким. Они же не каменные, нервы сдают".
И все-таки он начал диктовать сквозь боль, она-то знала, что такое головная боль. Володичева выходила из кабинета с опрокинутым лицом, сама расшифровывала, сама перепечатывала. Потом заявилась вечером к ним, уединились с Иосифом и еще с кем-то (кто-то был в гостях) в кабинете. Иосиф вышел мрачнее тучи. На ее вопросы отвечал звуком, похожим на рычание. Спросил мимоходом: идиотка Володичева, или притворяется, хватит ли у нее ума не поставить в известность делегатов грядущего съезда.
- В известность о чем?
- О том, что он диктует ей письмо к делегатам, дура! Сидишь рядом и ничего не знаешь. Ты этой клуше намекни, чтоб не вздумала лишние копии делать.
- Это у нас невозможно.
- Возможно, все возможно, - он вытряхнул из пепельницы в корзину, черные хрупкие останки сгоревшей бумаги. Подошел к ней, крепко взял за плечи. - Имей ввиду от того, что сейчас происходит, зависит и твое будущее и будущее твоего сына - и оттолкнул довольно сильно.
На следующий день постановление комиссии: диктовать не более пяти-десяти минут, но ответа не ждать. Ни друзья, ни секретари, ни домашние не имеют право сообщать ему события политической жизни.
Авторы тюремного приказа - Сталин, Каменев, Бухарин, она так и сказала "тюремного".
- Дура, баба, - процедил он. - Это решение врачей, мы просто подписали.
- Нет, это врачи подписали, а решение принимали вы. Неужели вы не понимаете, что для него изоляция хуже смерти?
Он побелел так, что проступили оспины.
- Ты..., - совладал с собой, отвернулся, прошелся по спальне, сел в кресло. - Помоги снять сапоги, весь день на ногах, отекли.
Она помогла снять и, сидя на корточках, попросила жалобно:
- Не мучайте вы его. Ему немного осталось.
- Немного, немного, - передразнил с сильным грузинским акцентом, очень чисто. - За "немного" наворотит столько, что не расхлебать за сто лет.
И действительно он, кажется, "ворочал". Диктовал каждый день, то Марусе, то Лиде. Они ходили с безумными глазами, закладывали копии в конверты, запечатывали сургучом, надписывали и клали в сейф на особую полку, ключ от которой носили с собой.
В дневнике секретарей то были записи о диктовке, то нет. То и дело в приемную врывалась Мария Ильинична, проверяла все с машинки.
Однажды вечером сидели в приемной вдвоем с Марусей. Она медленно и неловко перепечатывала расшифровку. Тук-тук, тук-тук. Пауза. Видно потеряла букву. Надежда встала, подошла сзади:
- Дай я помогу, ты устала.
- Ой, не надо. Мария Ильинична может войти.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95