В июньской книжке "Юридического Вестника", в уголовной хронике, открыто писано: деревня оголодала, обнищала, и оттуда покатилась по Руси вся эта голь перекатная, рвань немытая, беспаспортная, что толпится и гибнет на наших пристанях и ватагах. У диких зверей, сказано, есть норы и логовища, а у этого одичалого люда нет ничего. Им Сибирь не страшна, они туда стремятся. Голодный человек ничего не боится. Обобранные крестьяне, фабричный, яростный люд - вот армия! Стать во главе, двинуть на Питер - затрещит империя.
- Покушения отложить на какое-то время... А? Как считаешь? - Еще ни с кем не советовался, никому не высказывал крамольной мысли. Соне первой. Проклянут меня наши ортодоксы?
В октябре поселились вместе, по 1-й роте Измайловского полка. Квартира небольшая, две комнаты с кухней, но, что удобно: один выход на улицу, другой во двор, а со двора вход в табачную лавочку. Соня поселилась под фамилией Войновой, а он - ее брат, Слатвинский Николай Иванович. Что решать будем, госпожа Войнова, куда подадимся? Опять землю рыть, динамит варить или же по старому призыву - народ бунтовать? И Соня устала от неудач. Сказала, что готова с ним - на Волгу, на Дон, куда угодно, но Комитет, наверно, решит иначе.
Андрей потребовал срочного созыва Комитета.
На другой день оповестили всех, кто был в городе. Никто, кроме Сони, не догадывался, зачем понадобился срочный сбор, знали только: по просьбе Тараса. Андрей начал с того, что сказал кратко о положении в крестьянстве, мятежных настроениях, о том, что Россия близка, по его мнению, к восстанию, как никогда. Говорил властно, уверенно, расхаживал перед столом, а все сидели и слушали в напряженном молчании.
- Если сейчас остаться в стороне, не подхватить этих настроений, не откликнуться на них - то есть не помочь народу свергнуть власть, которая его душит, - русский народ нам этого не простит. Мы потеряем всякое значение в его глазах и никогда уже его не приобретем. Крестьянству надо внушить, что тот, кто самодержавно правит страной, ответствен за жизнь и благосостояние населения - отвечает головой, понимаете? - и отсюда право на восстание, коли правительство не может защитить народ от голода, вымирания. И еще вдобавок отказывается помочь народу средствами государственной жизни. Мы обязаны воспользоваться моментом истории. Воспользоваться неурожаем, голодухой, мором, жучком, саранчой, бескормицей, падежом скота. Все это нам на пользу, на благо, как ни горько говорить!
Речи Андрея обладали особым свойством: их не удавалось перебивать. Заставлял себя слушать. И вот сейчас: по лицам видел, что товарищи насторожены, сурово супятся, хотят возразить, но - молчат.
- Я сам отправлюсь в приволжские губернии и встану во главе крестьянского восстания. Я чувствую в себе силы: смогу. Правительство надо заставить признать права народа на безбедное существование. А будет упорствовать долой, смести его! Знаю, вы поставите мне вопрос: а как быть с покушением? Отказаться от него? И я отвечу: нет, ни в коем случае. Но я прошу у вас отсрочки. Ибо именно сейчас, в октябре восьмидесятого года - тот самый момент истории.
Первой, и очень решительно, высказалась Фигнер:
- Я против отсрочки!
Ее поддержали все подряд: Исаев, Баранников, Кибальчич, Тихомиров, Ошанина, Корба, Грачевский, даже Дворник... Говорили скупо, чувствовалась неловкость: "Я против... Я тоже против... И я..." Андрей смотрел на суровых товарищей, верных ему до последнего вздоха, и думал: "Трудно отказываться от того, чему в жертву отдана жизнь!" Он предполагал, что так и будет. Но должны правильно понять: это не усталость, не отчаянье от неудач, а весьма трезвое соображение и, если хотите, холодный расчет.
Верочка, когда возбуждалась, краснела пятнами, глаза расширялись, и непонятно было - то ли это гнев, то ли изумление.
- Как можно прервать сейчас то, ради чего потрачено столько сил, трудов? Ради чего погибли товарищи? Смысл нашей работы - как раз в непрерывности возмездия!
- Тарас, а ты уверен в том, что нас не схватят завтра, сегодня? - спросил Исаев. - Отсрочка - гибель. Мы рискуем не выполнить то, что обязаны выполнить: казнить царя.
- Придут на наше место другие, - сказал Андрей.
- Не очень-то густо приходят. Мы больше теряем, чем находим. Нет, если не сделаем мы, никто не сделает!
Дворник сказал:
- Я, конечно, понимаю Тараса: мы должны расширять нашу деятельность в народе... Это верно, разумеется, и в таком с-смысле я с-согласен... - Дворник запинался сильней обычного и, вообще, был смущен. - Но говоря в целом: я тоже против отсрочки...
Соня, которая высказалась в поддержку Желябова, предложила вопрос баллотировать, но Андрей отказался: не имело смысла. Он подчинился. Вечером обсуждали с Соней всю эту историю, было чувство какой-то саднящей и несколько неожиданной обескураженности: неожиданной оттого, что уж больно единодушно отвергли. Понимал, что отвергнут, но - чтоб ни один не поддержал!
- А знаешь, Соня, еретическая мысль, - вдруг сказал Андрей. - Ведь в нашем Комитете я единственный - сын крестьянина.
- Почему же единственный?
- А, вот и ты не задумывалась? Как же: Дворник из дворян, ты из дворян, Семен из дворян, Марья Николаевна то же самое, Михайло сын фельдфебеля, Тигрыч - военного фельдшера, Кот-Мурлыка, Фигнер, Корба, Суханов - все из дворян, Баска, Кибальчич - дети священников... Ну, кто еще? Мартын Ланганс из немцев-колонистов, Богданович из дворян... Я один крестьянский сын. Больше нема.
- Если ты полагаешь... - заговорила Соня внезапно чопорным тоном, какой изредка прорезывался у нее и Андрея смешил, - что мы меньше думаем о народном благе, то это заблуждение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154