..
На крыльце появился худощавый черноволосый мужчина примерно одного с Григорием возраста. Лицо было плохо различимо сквозь метель, Гриша заметил только, что в его чертах есть что-то южное, контрастное, тщательно прорисованное природой. Под халатом виднелась белоснежная рубашка и галстук.
Он подошел. Поглядел на «рафик», чуть нахмурился.
— А это зачем? Говорили же, без посторонних.
— Они сами напросились, — ответил кто-то из парней. — Сказали, будут по дороге откачивать.
— О, это другое дело, — почему-то усмехнулся Донской. — Врач — он всегда врач. Что вы ему делали, уважаемый?
Вопрос относился к Григорию. Тот покосился на Донского и тихо проговорил, посчитав вопрос дурацким:
— Маникюр и тонизирующий массаж.
— Я так и думал. А если серьезно? Анальгетики вводили?
— Нет, конечно.
— Это правильно.
«Сам знаю, что правильно», — подумал Гриша, выкатывая носилки.
— Забирайте, — сказал он.
— Доктора поощрили за старание? — поинтересовался Донской у сопровождающих.
— А как же!
— Надо бы еще. А ну-ка, возьмите, уважаемый...
— Перестаньте! — Григорий попытался отойти, но ему успели сунуть в карман еще одну бумажку.
— Не стесняйтесь, доктор, — с укором проговорил Донской. — Вы хорошо выполнили свою работу, вы привезли нам пациента без гипоксии. За это и платим. А еще за то, чтоб вы поменьше об этом рассказывали, хорошо?
Григорий промолчал. Он не знал, как смотреть в глаза Альке. Все походило на дурной сон, в котором тонешь, вязнешь и не можешь остановиться.
— Так, все, уважаемые! — Донской расставил руки, будто хотел огородить свое хозяйство от посторонних. — Вам пора домой. Благодарим за понимание и сговорчивость, а теперь — до свидания.
Григорий влез в кабину, рядом устроилась Алька.
— На базу, — сказал Гриша. — Голова кругом идет от этих приключений.
Несколько минут они молчали. Алька безучастно смотрела в окно. Григорий сунул руку в карман и вытащил комок купюр. Всего было двести пятьдесят долларов. Куда больше, чем зарплата врача, однако радости эти деньги не доставляли.
— Будем делиться? — предложил он Альке. Та покачала головой.
— Не хочешь связываться?
— Оставь себе, Гриша. Меня родители без куска хлеба не оставят, а тебе еще за аварию расплачиваться. Забыл?
— Рад бы забыть...
Он сунул деньги обратно в карман. Они даже в собственном кармане оставались чужими.
— Что ты обо всем этом думаешь, Алина?
— Не знаю, — вздохнула она. — Сначала думала, влипли в неприятности. Но эти ребята... Они такие спокойные, самоуверенные. Такое чувство, будто знают что-то... Ну, чего мы не знаем.
— У меня — та же история. Но знаешь, все-таки, боюсь, придется отвечать за эту авантюру. Завтра проснусь — и буду удивляться, как меня в это втянули. Да еще деньги дали...
— Узнать бы, что у них вышло, — с надеждой проговорила Алька.
— Попробуй тут, узнай... Слушай, ты ни во что не вмешивайся. Если всплывет — молчи. Скажи, меня слушалась. Отвезли человека в другую больницу, а в какую, не знаешь. Ты сегодня свое отработала, к тебе претензий не будет.
— Я думаю, ничего не будет. Ни претензий, ни разборов. Мне так кажется.
— Мне почему-то тоже, — признался Гриша. — Сам не знаю почему.
* * *
К шестидесяти годам Иван Сергеевич Луков стал вести спокойный и размеренный образ жизни. Обычно он просыпался не раньше девяти, немного лежал в постели, затем вставал и шел в ванную. Heсколько минут он откашливался — давал о себе знать давний туберкулез, — затем принимал душ. Без водных процедур он не мыслил начать день.
После завтрака Иван Сергеевич обязательно, в любую погоду, выходил на прогулку. По пути покупал газеты и, если небо было ясным, просматривал их на скамейке в сквере. Если же шел дождь, он возвращался с газетами домой.
Иван Сергеевич жил довольно скромно. На любую холодную погоду имел только серое пальто. Питался он, впрочем, хорошо, но тоже без лишних изысков.
После обеда он сидел дома. В это время почти всегда к нему приходили люди. Рассказывали новости, спрашивали совета, просили разрешить споры.
А в субботу Иван Сергеевич обязательно посещал баню. Привычка к чистоплотности осталась у него с прежних времен, когда без этого ему никак было нельзя. Он считал, что никакая ванна не сможет дать той чистоты и бодрости, что дает баня.
Два-три раза в неделю он посещал пивную на своей улице, где выпивал обычно две кружки. Он пил, слушая людей, сочувствуя их бедам, возмущаясь вместе с ними тем неприятным вещам, что происходили вокруг. Здесь он узнавал о жизни порой больше, чем из газет.
В этих простых радостях он проводил дни. Ему вполне хватало этого, чтобы чувствовать себя хорошо. Соседи относились к нему приветливо, считая его тихим и порядочным стариком. Он иногда останавливался, чтобы перекинуться парой слов с одним или другим, и всегда оставлял после себя хорошее впечатление. Простота и ум Лукова заставляли всякого собеседника уважать его.
Соседи не задумывались о том, что совершенно ничего не знают о прошлом Ивана Сергеевича. Лишь встречая на лестнице его посетителей, они хмурились и пытались понять, что за странные люди вьются около добропорядочного старика,
В пивной его тоже, конечно, знали. Он первым здоровался, кивал, видя знакомые лица, но старался уклоняться от всяких бесед. Иван Сергеевич был очень разборчив в знакомствах.
Продавец, пузатый черный парень, похожий на цыгана, тоже знал Лукова в лицо. Он был жаден, но никогда не обманывал Ивана Сергеевича, непременно наливал ему полную кружку и отдавал сдачу до копеечки. Продавец понимал, что нельзя обманывать постоянных клиентов.
Он глядел на тихого скромного старика равнодушно и не догадывался, что этот старик может в любую минуту купить всю его пивную, в прямом смысле этого слова.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20