Молчание. Теперь моя очередь.
— Мисс Белл, я должен вам кое-что сказать. Я не хочу вас обидеть. И не собираюсь мешать вашему замужеству с мистером Джонсом. Я по-прежнему выступаю как представитель здравого смысла. Зачем вам бежать? Вы человек слишком заметный. Любой ваш поступок вызывает шум. Вы свою норму побегов с женихами израсходовали. Мне это неприятно говорить, но знаете ли вы, что у вас есть прозвище, известное миллионам семейств, читающих воскресные газетки?
Она глядела на меня с яростью.
— Какое?
— Я вам не скажу… Оно не грязное и не пошлое, просто неуважительное.
— Какое прозвище ?
— Прошу прощения, но я не намерен участвовать в пересудах дешевых журналистов.
Я лгал. Ну, может быть, наполовину. А кроме того — кому от этого хуже?
— Хилари, я пришла сюда не для того, чтобы меня оскорбляли!
Она встала. Она принялась ходить по залу. Она схватилась за горло, как будто у нее было удушье. Но суть до нее дошла. Она снова крикнула:
— Почему я не могу жить, как все люди? — Наконец она обернулась к столу и презрительно сказала: — Ну так что вы предлагаете, господин Проныра-Здравый-Смысл?
— Я предлагаю этими же паромами вернуться в Ньюпорт. Вы вернетесь домой, как будто просто катались вечером на машине. Позже я дам несколько советов, как вам с мистером Джонсом просто и достойно пожениться. Отец сам выдаст вас замуж, а мать, как полагается, будет плакать, сидя на церковной скамье. И детей, с которыми вы подружились, в церкви будет столько, сколько вместится. Тут же будут десятки спортивных команд мистера Джонса. Газеты напишут: «Любимица ньюпортской детворы вышла замуж за самого популярного ньюпортского учителя».
Было видно, что ее ослепила эта картина, — но она прожила трудную жизнь:
— Как этого добиться?
— Плохую рекламу вы кроете хорошей рекламой. У меня есть друзья-журналисты и здесь, и в Провиденсе, и в Нью-Бедфорде. Наш мир купается в рекламе. Появятся статьи о замечательном мистере Джонсе. Его выдвинут на «Лучшего учителя года в Род-Айленде». Мэру придется принять это к сведению. «КТО ДЕЛАЕТ БОЛЬШЕ ВСЕХ ДЛЯ БУДУЩЕГО НЬЮПОРТА?» Выпустят медаль. Кто больше всех достоин вручать эту медаль? Ну, конечно, мистер Огастас Белл, председатель совета директоров Ньюпортского казино. Бельвью авеню приятно думать, что это демократично, патриотично, филантропично и великодушно. Это растопит лед.
Я понимал, что все это сплошные фиоритуры, но мне надо было помочь Биллу Уэнтворту, и я понимал, что брак для них будет катастрофой. Моя подлая стратегия сработала.
Они поглядели друг на друга.
— Я не хочу, чтобы обо мне писали в газетах, — сказал Хилари Джонс.
Я поглядел Диане в глаза и сказал:
— Мистер Джонс не хочет, чтобы о нем писали в газетах.
Она поняла. Она поглядела мне в глаза и прошептала.
— Вы дьявол!
К Хилари вернулась уверенность.
— Диана, — сказал он, — ты не думаешь, что нам лучше вернуться?
— Как хочешь, Хилари, — ответила она и расплакалась.
На пристани мы узнали, что паром швартуется здесь на ночь. Если возвращаться в Ньюпорт, то нам надо проехать сорок миль до Провиденса, а оттуда тридцать миль до Ньюпорта. Мы с Хилари предложили ехать втроем в одной машине, а за другой послать утром. Диана все еще обливалась слезами
— жизнь казалась ей цепью злых неудач — и бормотала, что она не может вести машину, она не хочет вести машину. Они перенесли свой багаж ко мне. Я сел за руль. Она показала на меня: «Я не хочу быть рядом с этим человеком». Она села у окна и уснула или сделала вид, что спит.
Хилари не только руководил подготовкой школьных команд, но и был инспектором всех государственных школ. Я спросил его о перспективах команд перед решающими играми года. Он оживился.
— Пожалуйста, зовите меня Хиллом.
— Хорошо. А вы меня Тедом.
Я услышал все о надеждах и опасениях команд — о талантливых подающих, которые потянули мышцу, и о замечательные бегунах, у которых бывают судороги. О шансах выиграть знамя у Фолл-Ривера и Род-Айлендский школьные кубок. О команде Роджерской школы и Крэнстонской школы. И Калвертской школы. Очень подробно. Очень интересно. Пошел дождь, пришлось разбудить Диану и закрыть окно. Ничто не могло остановить поток сведений, обрушенный на меня Хиллом. Когда мы въехали в рабочие предместья Провиденса, была почти полночь. Диана открыла сумочку, достала пачку сигарет и закурила. Хилл окаменел: его будущая невеста курит!
Заправочная станция уже закрывалась. Я подъехал и залил бак. Я спросил заправщика:
— Слушай, есть тут место, где сейчас можно выпить чашку ирландского молочка?
— Тут за углом клуб, иногда он поздно закрывается. Если увидите зеленый свет над черным ходом, вас пустят.
Свет горел.
— Ехать нам еще час, — сказал я моим спутникам. — Мне надо выпить, а то засну.
— Мне тоже, — сказала Диана.
— Вы не пьете, Хилл? Ничего, пойдемте с нами, если вдруг начнется скандал, будете нашим телохранителем.
Я забыл, как назывался тот клуб: «Общество польско-американской дружбы», или «Les Copains Canadiens» , или «Club Sportive Vittorio Emmanuele» — темный, радушный и людный. Со всеми перездоровались за руку. Нам даже не позволили за себя заплатить.
Диана ожила. Ее окружили.
— Ну, леди, вы шикарны.
— Ну и ты, брат, шикарен.
Ее пригласили танцевать, и она согласилась. Мы с Хиллом сидели в уголке. Он был потрясен. Приходилось кричать, чтобы услышать друг друга в гаме.
— Тед?
— Да, Хилл?
— Это что же, ее так воспитали?
— Все это совершенно невинно, Хилл.
— Я никогда не видел, чтобы девушка курила и пила — тем более с незнакомыми.
Мы смотрели прямо перед собой — в будущее. Когда музыка опять смолкла, я сказал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18