У меня нет к вам влечения, страсти. Не
хочу причинять вам боль, но что я могу с этим поделать. Вот так. Это
честный ответ.
- Благодарю вас, - сказал он, удивляясь, что голос его звучит твердо.
Слава Богу, внутренняя дрожь не выдала его.
- Что-нибудь изменится в наших отношениях? - спросила она. - Мы же
все-таки работаем вместе... Вы не возненавидите меня?
- Я немного ошеломлен... плохо соображаю, - ответил Дункан. - Не
знаю, что чувствую. Для меня это удар, хотя я понимаю, что это глупо. У
меня не было никаких оснований ожидать, что и вы будете испытывать ко мне
подобные же чувства. Ведь вы ни разу не проявили ничего такого - ни
словом, ни жестом... Нет, конечно у меня нет к вам ненависти. Я казню
себя, вы просто представить себе не можете, как сильно я терзаюсь, что
открылся вам в своей любви. Надо было мне подождать более подходящего
случая.
- Мне тоже очень жаль, но вряд ли это что-либо изменило бы.
Сник потрепала его по руке и направилась к выходу. Он не смотрел на
нее и сидел, уткнувшись в стол.
- Могу ли я тебе чем-нибудь помочь? - тихо произнес Кэбтэб.
- Да, - еще тише ответил Дункан. - Оставь меня одного.
- Надеюсь, ты не собираешься напиться, а потом угодить в какую-нибудь
историю? Помни, тебе нельзя привлекать внимание шпиков.
Дункан встал.
- Нет, я иду домой. Не знаю, чем займусь, просто не хочу, чтобы
кто-нибудь сейчас видел меня.
В голосе падре прозвучала тревога.
- Не думаешь ли ты покончить с собой?
Дункан рассмеялся, едва сдержав спазм в горле - предвестник рыдания.
- Нет! Клянусь Богом! Что за чушь! Разве я когда-либо давал повод
подумать, что способен на такое?
- Для твоей души наступила темная ночь. Поверь мне, со мной случалось
такое. Если бы я только мог помочь тебе...
- Увидимся завтра, - сказал Дункан. Он направился к выходу. Падре
ошибался. Душа Дункана не утонула в беспросветной ночи. Внутри него
разлился яркий, хоть и искаженный болью, свет, словно лучи его изгибались
под разными углами вокруг него. И свет этот, ослепительно яркий, был еще и
холодный, очень холодный.

21
Ранним утром следующего Вторника Дункан сидел у себя на кухне.
Обжигаясь, он пил из большой чашки горячий кофе, а душу его жгла тяжкая
рана, жгла сильнее, чем крутой кипяток. Грудь сдавила боль, на глаза
подступали слезы. Картины мучений могучих, смертельно раненных животных
являлись Дункану: гигантский слон, у которого меж ребер торчало длинное
копье, оглашал все вокруг трубным ревом агонии и гнева; лев, слизывающий
кровь с искореженной пулей лапы; кашалот, тело которого пронзил
предательский гарпун, пущенный с безобидного на вид судна, выпрыгивал,
теряя силы, из воды.
Приканчивая уже третью чашку дымящегося кофе - в два раза больше
безопасной для здоровья нормы, если верить рекомендациям Бюро медицины и
здоровья, - он вдруг рассмеялся. Это был негромкий, перемешанный с болью
смех. Но сквозила в нем воля человека, сумевшего посмотреть на себя
иронически. Возникавшие в сознании образы благородных, колоритных
животных, страдающих от ран? Ну почему, например, ему не представить себе
полураздавленного сапогом таракана, ползущего с выдавленными наружу
бледными внутренностями? Почему не муха, отчаянно жужжащая, не в состоянии
выбраться из сковавшей ее паутины? Не беспомощный вонючий жук, которому
дверью отхватило заднюю половину? Или крыса, неосмотрительно наевшаяся
отравленного сыра?
Дункан снова рассмеялся. События и чувства - переосмысленные - заняли
положенные места. Разве он первый человек, которого отвергли? Конечно,
нет. Да и с ним самим это не впервой.
Удовольствие, полученное Дунканом от философских изысков, было
действительно велико, да и историческая перспектива - приятно чувствовать
себя объектом истории - тоже предстала теперь в истинном свете. И все-таки
уже через несколько секунд боль обрушилась на него с новой силой.
Ну что ж. Он справится с этим. Время неспособно заживить все раны, но
оно высасывает из них боль и с его течением предает их забвению. Проглотив
легкий завтрак, Дункан отвлекся уборкой квартиры. Затем он вышел на улицу,
заполненную ликующей толпой. Обычный будничный день казался людям
праздником. Он - единственный - не ощущал его. Все оживленно
переговаривались и улыбались - сегодня день освобождения от мониторов.
Наблюдательные камеры - небесные глаза - были отключены, а мрачные гэнки
не вышли из участков. Тяжкую, ставшую привычной ношу наконец сняли с их
плеч. Или люди думали, что это свершилось, рассуждал про себя Дункан.
Какая наивность! Неужели они и в самом деле верят, что приобрели право
вести себя как маленькие дети? Похоже, что так.
Придя в Бюро, Дункан увидел, что никто не работает, а начальникам,
судя по всему, нет до этого никакого дела. Они вели себя столь же
беспечно, как и их подчиненные, стояли в коридорах, пили кофе, оживленно
беседуя друг с другом, смеялись и шутили. До разговоров с подчиненными они
однако не снисходили даже сейчас. Кивнув начальству, Дункан вошел в свою
рабочую зону и сел в кресло. Хотя ни один из служащих даже не подходил
сегодня к компьютерам, Дункан включил машины. Ну и что теперь делать?
Он нахмурился. Его занятия казались ему какими-то несущественными,
смутными, прыгающими с одного на другое. Ему совсем не хотелось
приниматься за работу. Он мысленно выругался.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117