— Счастливы в карты, несчастны в любви, — засмеялся он с хрипотцой, смех его походил на шипение старинных ржавых часов, собирающихся отбивать время.— Ах, сударь!.. — снова вздохнул старичок и осекся.— Замолчи! — прикрикнул на него ротмистр.Демидов не замечал ни многозначительных взглядов, ни вздохов старичка: он весь ушел в созерцание длинных пальцев банкомета. На указательном каплей крови дрожал рубин. Партнеры молча выкладывали золотые. У Демидова раздувались ноздри, дрожали руки. Весь он скрытно трепетал в страшном внутреннем напряжении. Глаза его сверкали. Необузданная страсть овладела им. Казалось, все тело, душа слились в одном ненасытном желании: золота! золота!..Офицеры приумолкли, в комнате наступила тишина. Старичок поднял голову и потянулся к столу. Перед заводчиком лежала груда золота.— Сударь, немедленно прекратите игру! — воскликнул старик, но сразу же притих.— Молчать! Это нечестно! — заревел ротмистр.— На все! — сказал Демидов и грудью навалился на край стола, готовясь принять новый поток золота. Банкомет, озабоченно наморщив лоб, крикнул:— Дана!..Это был лишь короткий миг. Казалось, кровь замерла в жилах, все напряглось в невероятном ожидании. Пальцы Демидова рванулись было вперед…— Бита, сударь! — равнодушно закончил банкомет, и его зеленые глаза хищника сузились в щелочки.Прокофий Акинфиевич утер капельки пота, выступившие на лбу. Словно ветер смахнул прочь золотой листопад…Но жадность цепко держала Демидова. Он вынул туго набитый кошель и звенящей струей высыпал все дорожные деньги.— Не везет в любви, зато повезет в картах! — бодрясь, сказал он. — На все…Офицеры многозначительно переглянулись. Ротмистр воскликнул:— Что вы делаете, сударь? Счастье повернулось к вам спиной. Ставьте семпелями…Банкомет закусил зубами чубук, зажег трубку, пустил волнистый клуб дыма.— На все! — повторил глухо банкомет и метнул…Прокофий Акинфиевич не мог уследить за движениями его рук. Сердце сжалось. Глубокая тишина снова повисла в комнате. Старичок, не шевелясь, тянулся глазами к столу.Демидов открыл карты, и все завертелось в его глазах.— Бита, сударь, — спокойно сказал банкомет, безжалостной рукой он придвинул к себе червонцы.— Ставьте, сударь, будем отыгрываться! — предложил ротмистр.— Я все поставил! — упавшим голосом признался Прокофий Акинфиевич. — Разрешите в долг!— О нет! Мы в долг не играем, — строго сказал ротмистр. — Желаете, сударь, испить бокал пунша? Осушите и идите спать!..Офицер повернулся спиной к Демидову; звеня шпорами, он вышел из горницы.— Все-с, сударь, игра окончена! — резким голосом проскрипел банкомет и обволокся синим табачным туманом.— Ах, сударь, я говорил вам! — вздохнул старичок. — И я так же оказался несчастен…Прокофий не слышал его. Он встал и, пошатываясь, побрел в коридор.Пройдя в свой жарко натопленный номер, он, не раздеваясь, бросился на кровать. Но как ни старался он забыться, ворочался, зарывался в подушки, — беспокоила тревожная мысль: «Как же я без денег доберусь до Санкт-Петербурга?..»Утром к нему в номер постучался хозяин трактира, учтивый седобородый купчина. Он поклонился постояльцу и, обежав зорким взглядом горницу, озабоченно спросил:— Как спалось, господин хороший?Пожелтевший, осунувшийся Демидов сидел на кровати, поджав ноги. Молчал.— Неужто плохо? — строго посмотрел на него трактирщик. Отвернувшись к окну, он соболезнующе вздохнул: — Эх, сударь, впусте обеспокоились. Это всегда бывает после неосторожества. Рассчитаемся как-нибудь.— Кто же мне даст в долг? Уж не ты ли, борода? — желчно спросил Прокофий.— Что вы, помилуй бог! — истово перекрестился купчина. — Николи процентщиком не был, господин хороший!Он помолчал, помялся. Осенний рассвет лениво заползал в комнату. И без того серое лицо постояльца теперь казалось землистым. Красногрудый снегирь, как огонек, на мгновение вспыхнул на подоконнике и отлетел.— Холодить стало. К зиме… — поеживаясь, медлительно сказал купец и прошептал вдруг: — Тут старушка одна обретается. Она под расписочку выдаст. Желаете, выручу, сударь, позову?..Прокофий встрепенулся, ожил. На душе стало веселее.— Хошь черта зови, но выручай, борода!— Сей минут! — услужливо отозвался купчина и поспешно вышел…Старенькая подслеповатая процентщица неслышно переступила порог и выжидательно разглядывала Демидова.— Ты что, кикимора? Откуда взялась? Ростовщица? — накинулся на нее Прокофий.— Помилуй бог, батюшка, николи ростовщицей не была. Прослышала от Ивана Дмитриевича о твоем горюшке. Помочь собралась, — смиренно прошептала она. Ее хитрые глазки обшарили заводчика.— Две тысячи червонцев надо, баушка! Дашь мне? — деловито спросил он.— Ох, много! Ох, многоватенько, батюшка! — заохала старушонка.— А может, найдешь, баушка? — не отступал Демидов.— Милый ты мой, желанный, уж поищу… Может, и добуду…Она низенько кланялась. В темном платье и платочке, старушонка походила на галку. От ветхого платьица, от всей старушки пахло смолкой, еле уловимой Затхлостью. Глядя на ее немощную, сгорбленную, жалкую фигурку, Прокофий спросил:— Сколь процента возьмешь?Старушка построжала, подумала малость.— Ох, и не знаю, сказать как! Не от меня ведется. Баш на баш, батюшка! — елейно отозвалась она.— Это что же — рубль на рубль! — ахнул Демидов.— Это уж как водится, батюшка! Она, копеечка, ныне дорога. Коли бежит по рукам — подружку ведет!Прокофий Акинфиевич заметался по номеру. Ярость овладела им. Тряхнуть бы старую! Но он сдержался, сказал ей зло:— Ты что же, старая хрычовка, обираешь меня?— Что ты, миленький! — удивленно уставилась в него ростовщица.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27