есть он тут и нет его! Откуда берется шайтан? Нельзя
отойти в степь, нельзя нарубить дров для костра! Велик аллах, мудр паша,
помоги нам! Многомилостливый и храбрейший посланник хункера, разреши
повернуть коней в степь и потоптать казаков!
Касим-паша, словно коршун на высоком кургане, держался неподвижно,
замкнуто и молчал. Он понимал, нельзя уходить за казачьими сотнями. Разве
поймаешь дым в голубом небе: он всклубится и растает: так и казачьи
ватаги, - они есть сейчас, но они рассеются, чтобы заманить янычар в
болота.
На привалах, у голубого Дона, ставили золотой шатер для Зулейки, и
Касим-паша уходил в него. Он садился на пуховики, тянул из кальяна
ароматный табачный дым, слушал песни и смотрел пляски наложницы.
На донских просторах буйствовала весна. Степь зеленела, гудела, пела
многочисленными голосами налетевшей отовсюду птицы, травы наполняли воздух
благоуханием, и полуобнаженная Зулейка ах как хорошо плясала! В сердце
старого паши проснулась молодость, но лицо его продолжало сохранять
высокомерие и самодовольство.
Сегодня янычары прошли небольшим полем и потоптали его. Касим-паша
вспомнил об этом и похвастал:
- Русский народ над полем потел, а наш конь его пшеницу съел. Слава
аллаху!
Плохо понимал Касим-паша военные дела, не знал, не ведал Дона!
Равнина, синяя река, курганы, ковыль и среди него черепа коней. Это на
первый неопытный взгляд. Но Девлет-Гирей, крымский хан, знал, что в этом
необъятном просторе раскинулись глубокие речные долины, бесконечные
овраги, балки, сплошь покрытые непролазными кустарниками, местами -
черными и красными лесами, а то и топкими болотами. Низины пропитаны
водой, обильно заросли шумным камышом, над ручьями непроглядные талы, на
поймах - высокие сочные травы.
Мстителен Дон, неуступчив Дон! Много заросших стариц, много проток,
рукавов, огибающих бесчисленные острова. И везде, во всех этих тайниках,
глушицах, - казачьи становища, юрты, скрытые городки.
И не видно глазу врага, что таятся в них и готовятся к схватке
казаки.
На майдане деды-рылешники, седые, слепые, бородатые, пели о ратных
подвигах казаков, о битвах с неверными среди ковыльного моря, о
богатырях-станичниках, омывших своей кровью крутые берега Тихого Дона.
Тут, на майдане, и встретил Ермак молодого смуглого казака с большими
грустными глазами.
- Ой, диду, спой мне про татарскую неволю! - попросил печальный казак
сивобородого старика.
Дед-рылешник вслушался в голос и сказал ободряюще:
- Чую, со мной гуторит ладный казак. Крепок, а затосковал. Не впервое
басурману приходить на Дон: ох, и сколько костей всегда оставлял тут враг!
- Не о том кручинюсь, дид, - покорно отозвался казак. - Сестру
нехристи в полон за Перекоп увели. Кипит моя кровь...
Внезапно на плечо казака опустилась крепкая рука и раздался уверенный
голос:
- А коли кипит, бить надо супостата; в землю вгонять нечисть! Как
звать, молодец?
Станичник оглянулся. Перед ним стоял кряжистый чернобородый казак с
веселыми смелыми глазами.
- Иваном зовут, по прозвищу Кольцо.
- Ну, Иванушка, садись на коня и едем в Поле. Едем, братик, одной
веревочкой, видно, связала нас судьба, вместях и татар бить!
- Что правда, то правда! - сказал дед-рылешник, огладив длинную
бороду, и предложил: - Я вам бывальщину спою...
Не послушали казаки бывальщину, поседлали коней и заторопились в
степь. Ехали-скакали рядом. Ермак пристально поглядывал на товарища.
Высок, глаза большие, карие, густые темные брови. Из-под шапки вьются
кудри. На коне сидит лихо, поведет плечом, - чувствуется сила. Орел!
На западе догорала заря, обозначился тонкий серп месяца. Стало быстро
темнеть, и в ковыле закричали перепела: "Ква-ква, пить-пить,
пить-полоть..."
Где-то в камышах, в глухом озерке им отозвался бучень: "Б-ууу,
б-у-у-у..."
Затрещали кузнечики, в небе появилась первая звезда, за ней вспыхнуло
и заиграло семизвездие. Ночь, благостная, теплая, опустилась на донскую
степь. И как только стемнело, на перепутье выбежал огромный серый волк,
понюхал порубленное тело ордынца и, сев на задние лапы, тоскливо и
протяжно завыл, сзывая стаю на пир. И далеко по степи раздалась страшная
песня зверя...
Казаки спугнули серого и понеслись по ковылю; скакали по просторам,
продирались через заросли, оставляли позади курганы, держали путь на
зарево костров.
В этот вечер, тихий и благоуханный, к Переволоке подошла орда и
раскинулась станом в широкой балке, уходящей к Дону. Месяц заливал все
серебристым светом. У излучины ржали кони, где-то неподалеку кто-то
забивал прикол для иноходца, и сотнями золотых звезд горели огни во тьме.
У костров возились люди...
- Турецкий стан, - шепнул другу Ермак. - Тут и высмотрим все!
Казаки спешились, укрыли скакунов в густом тальнике, а сами уползли в
ковыль. Вот и край овражины, темные кустики. Затаив дыхание, донцы
залегли. Ермак чутко прислушивался. По степи разносился еле слышный топот;
но прислони ухо к родной земле, и она все расскажет казаку. Оберегая стан,
кругом рыскают ордынские разъезды.
Прямо огромный костер, на нем черный закоптелый котел, - татары варят
махан. Гортанный говор нарушает тишину. Ордынцы пьют кумыс, покрякивают,
похваливаются, полами пестрых халатов утирают потные лица.
Прямо за большим огнищем - золотой шатер, полы распахнуты. На
пуховиках сидит Касим-паша.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48