Деньги, сударь, это надежный ключ к сердцу дикаря. Взяточничество и коммерция принадлежат к числу фундаментальных инстинктов чиам-минов, как и всех прочих народов. Пойдемте с ним, сударь. Теперь мы в полной безопасности.
И мы пошли за большим чиам-мином. Он привел нас к длинной низкой джурке и велел войти. Внутри были скамейки и табуреты; на скамейках сидели чиам-мины, а на табуретах стояли зелюмы со щелаком. Вероятно, здесь обычно довольствовались малыми зелюмами, и, когда мы с Руизом получили по большому зелюму каждый, я услышал, как чиам-мины по соседству с нами забормотали; «Уммм. Та вуллас уо таке гуул», что в интерпретации Руиза означало: «Хммм, похоже, у этих ребят есть деньги».
После первого же глотка я обнаружил, что щелак чиам-минов превосходный и весьма приятный напиток. Это была жидкость темно-зеленого цвета, в которой мерцали маленькие золотистые стрелки. Когда она попадала в глотку, возникало ощущение, будто золотистые стрелки вонзались в стенки пищеварительной трубки. Кроме того, хотя первый глоток щелака иногда обжигал и как бы немного сжимал глотку, после второго жжение прекращалось, а последующие глотки устраняли все необычные ощущения в горле. Мы покончили с двумя большими зелюмами и заказали у кравчего чиам-минов еще два. После первых двух стаканов у меня возникло такое ощущение, будто Руиз готовится сообщить нечто весьма важное или трудно выразить мое, поскольку он хранил глубокое молчание, что было для него совершенно не характерно, к тому же он беспрестанно барабанил пальцами по табурету, словно пытаясь подобрать слова, наиболее точно передававшие суть волновавшей его проблемы.
Наконец он сделал основательный глоток щелака и, ободрившись таким образом, поведал мне свою тайну.
– Сударь, – начал он, – прежде чем мы с вами двинемся дальше, я должен сообщить вам одну вещь: сегодня утром я проснулся и понял, что настал мой последний день. У меня появилось сильное предчувствие скорой насильственной смерти, и оно уже переросло в глубокую уверенность. Эта смерть представляется мне совершенно неизбежной, но у меня нет печальных и мрачных мыслей. Однако – и вот в чем суть, сударь – прежде чем наступит конец, я бы хотел, чтобы этот день стал настоящим праздником экстаза, чтобы он был насыщен самыми яркими, самыми волнующими событиями. Я уже говорил о празднестве, и оно будет здесь вполне уместно. Я говорил о вакханалии, сударь, но имел в виду вакханалию духа в той же мере, что и вакханалию тела. Мне хотелось бы покинуть этот мир, воздавая хвалу жизни и восклицая: «Слава, слава тебе! Ты добра и прекрасна!» Подобно Фаусту я хочу окликнуть ускользающее мгновение; «О, задержись, ты так прекрасно!» И, по-моему, есть всего один способ оправдать эти слова; нужно наполнить последние оставшиеся часы моего существования всей той красотой и радостью, которых я до сих пор был лишен.
И сегодня, сударь, решится важнейший вопрос; смогу ли я воспеть жизнь, стоя на пороге смерти. Итак, сударь, если вам угодно составить мне компанию – так сказать, сопроводить в последний путь, – ради Всевышнего, сообщите мне об этом: я не мог бы и помышлять о лучшем спутнике. Но если вы предпочитаете действовать самостоятельно и независимо от кого бы то ни было, скажите мне, я не обижусь. Я пойму и даже одобрю ваше решение.
– Господин Руиз, вы говорите серьезно? – спросил я.
– Да, сударь, – ответил он, – совершенно серьезно.
– Ну что ж, тогда я иду с вами, – сказал я. И мы пожали друг другу руки и наполнили наши стаканы. Потом снаружи внезапно послышался резкий возглас, вероятно означавший какую-то команду; все чиам-мины, сидевшие в большой джурке, быстро допили свой щелак и поспешили к выходу.
– Похоже, что-то случилось, сударь, – заметил Вик Руиз, – чиам-минам совсем не свойственно столь торопливое поглощение напитков. Пойдемте и посмотрим, что там происходит. Мне бы не хотелось, чтобы вы пропустили здесь что-нибудь важное.
И мы вышли. Мимо нас двигалась длинная процессия чиам-минов. Они потрясали своими копьями и пели низкими голосами нечто невнятное. Процессия огибала джурки, направляясь к самой большой из них, которая была просто огромной и находилась в дальнем конце стойбища.
– Пойдемте, сударь, посмотрим, – предложил Руиз. Я заметил, что, поскольку чиам-мины не пригласили нас, они едва ли одобрят нашу любознательность. Судя по всему, процессия носила религиозный характер, и ее участники, очевидно, предпочитали скрывать свои священные ритуалы от посторонних взоров.
Но Вик Руиз напомнил мне о своей старой дружбе с чиам-минами и заверил меня, что кочевникам будет приятно показать нам свои обряды, если, конечно, это действительно обряды.
– Пойдемте же, – сказал он.
И я пошел. Мы направились к большой джурке, в которой скрылась вся процессия. Вход был закрыт шелковым клапаном. Руиз осторожно взялся за край ткани и отвернул его немного в сторону, чтобы мы могли заглянуть внутрь.
Чиам-мины поклонялись своей Белой Богине. Руиз уже упоминал о ней, когда мы шли через пустошь, и на основании его слов я представлял себе Белую Богиню в виде некой статуи. Но не статую увидели мы в огромной джурке. Это была ослепительной красоты женщина, и ее белоснежная фигура освещала темное помещение. Она стояла на пьедестале, бесподобная в своей наготе, слегка прикрываясь ладонью за неимением фигового листка. В восхищении рассматривая ее перламутровое тело, я обнаружил в нем лишь одно несовершенство – сероватое родимое пятно посреди бедра. Чиам-мины простерлись перед ней ниц и стонали, как мог бы застонать каждый перед такой прелестью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40