Ни у кого не было видно зелено-желтых праздничных значков, зато у одного или двух я увидел обычные красно-белые.
Еще пять минут спустя я заметил, что торговец, которого арестовал Янсек, едет по Мейн-стрит в своей машине, а затем появился автомобиль с орегонским номером.
Не снимая руки с шеи Бекки, я заглянул ей в глаза, она тоже посмотрела на меня, потом поджала губы и пожала плечами, и я слегка улыбнулся в ответ. Тут нечего было говорить, да я ничего такого особенного и не ощущал; то есть новые ощущения не появились, а старые как-то притупились.
Мы просто достигли предела, за которым уже нечего было говорить или чувствовать.
Но я был совершенно уверен – теперь я это знал наверняка, – что город Санта-Мира захвачен, что там нет ни одной души, кроме нас и, может быть, Беличеков, которая осталась бы тем, чем была раньше, и чем до сих пор казалась постороннему глазу. Мужчины, женщины и дети на улице и в магазинах были теперь другими – каждый из них. Они стали нашими врагами, даже те, у кого сохранились глаза, лица, жесты и походка старых друзей.
Нам неоткуда было ждать помощи в Санта-Мире, а теперь еще начиналось вторжение в соседние города.

Глава 16

Мы часто говорим: «Ничего удивительного» или «Я знал, что так и будет», имея в виду, что к моменту, когда событие произошло, хотя бы раньше и не предвидели его сознательно, нас не оставляло ощущение неизбежности случившегося. Когда мы сидели с Бекки у окна, все, о чем я был способен думать, было – дождаться темноты и затем попытаться уйти из города; днем, когда вокруг нас были только враги, не имело смысла даже пытаться спастись. Я объяснил это Бекки как можно более бодрым тоном, стараясь выглядеть так, будто уверен в успехе, и на миг я действительно почувствовал такую уверенность.
Однако, когда послышалось легкое царапанье ключа в замке моей двери, со мной произошло именно то, о чем я сейчас говорил. Я не удивился; мне тогда показалось, будто я давно знал, что произойдет, и даже успел сообразить, что тот, кто войдет, кто бы это ни был, просто взял ключ у сторожа.
Но когда дверь открылась, и я увидел первого из вошедших, я подскочил с бешено бьющимся сердцем. Улыбаясь от неожиданности и возбуждения, протягивая к нему руки, я стремительно подошел и хрипло прошептал: «Мэнни!» – в каком-то радостном безумии надежды, потом схватил его руку и пожал ее.
Он ответил, хотя и не так крепко, как я ожидал, пожатие его было вялым, словно он воспринял мое приветствие, но ответил вполсилы. Тогда, заглянув ему в лицо, я понял. Трудно сказать, как: может быть, его глаза утратили часть своего блеска; возможно, мышцы лица были напряжены чуть больше, а оживлены чуть-чуть меньше, чем обычно, но я понял.
Видимо, все эти мысли ярко отражались на моем лице, потому что Мэнни медленно кивнул головой, будто отвечая на невысказанный вопрос, и сказал:
– Да, Майлз, и уже давно. За сутки до того, как ты мне позвонил.
Я повернулся, чтобы посмотреть, кто еще пришел, заглянул в каждое лицо и отступил, обняв Бекки за плечи.
Одного из мужчин – они все стали у двери – низенького, толстого и лысого, я никогда не видел. Другим был Карл Микер, городской бухгалтер, черноволосый здоровяк лет тридцати пяти с приятным лицом. Четвертым оказался Бадлонг, который улыбался нам так же дружелюбно и доброжелательно, как и несколько часов назад.
Мы с Бекки стояли у окна. Мэнни указал на кушетку и приветливо произнес:
– Садитесь.
Мы отрицательно мотнули головами, и он повторил:
– Пожалуйста, Бекки, вы устали. Не бойтесь, садитесь.
Но Бекки только крепче прижалась ко мне, а я снова отрицательно покачал головой.
– Ну, ладно. – Мэнни отодвинул простыни и уселся на кушетке. Карл Микер подошел и сел рядом с ним. Бадлонг примостился на стуле в противоположном углу комнаты, а незнакомый мне толстяк сел у двери.
– Я хотел бы, чтобы вы расслабились и успокоились, – произнес Мэнни с доброй улыбкой от искреннего желания помочь нам. – Мы не собираемся причинять вам зло, и когда вы поймете, что мы… должны сделать, – он пожал плечами, – думаю, вы спокойно воспримете это и удивитесь, зачем была вся эта суета. – Он подался вперед, присматриваясь к нам, но, не получив ответа, откинулся на кушетке. – Что ж, во-первых, это не больно, вы ничего не почувствуете. Бекки, это я вам обещаю. – Он вдруг прикусил губу, подбирая убедительные слова, а потом поднял глаза. – А когда проснетесь, будете чувствовать себя по-прежнему. Вы и будете точно такими же каждой мыслью, воспоминанием, привычкой, жестом, до самого крохотного атома ваших тел. Никаких отличий. Ни единого. Вы будете такими же. – Он говорил настойчиво, убедительно, но до последнего момента в его глазах не исчезал какой-то намек на неверие в собственные слова.
– Так зачем тогда беспокоиться? – небрежно спросил я. Никакой надежды победить в споре я не питал, но считал, что должен что-то сказать. – Отпустите нас. Мы уйдем из города и никогда не вернемся.
– Но… – Мэнни раскрыл было рот, потом замолчал и взглянул на Бадлонга. – Может, вы им все объясните, Бад.
– Хорошо. – С удовлетворенным видом Бадлонг откинулся на стуле, профессор, который заранее радуется возможности учить, как он, несомненно, делал всю жизнь. И я поймал себя на мысли, не прав ли Мэнни, может быть, действительно ничего не меняется, и мы останемся точь-в-точь такими, как раньше.
– Вы видели то, что видели, и знаете то, что знаете, – начал Бадлонг. – Вы видели… э-э… коробочки, назовем их так за неимением лучшего названия; наблюдали, как они изменяются и приобретают форму, дважды вы видели этот процесс почти завершенным.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57