В конце концов он все-таки ослаб, но в библиотеку я не вернулся. В тот день по крайней мере. И приперся домой неприлично рано — в первый раз за многие годы. У меня квартирка в районе Ист-Виллидж — она мне была бы не по карману, если бы за нее не платила армия. Мне вообще хотелось бы жить в Вашингтоне. Вот, пожалуй, и все. Я не понимаю, что со мной происходит. А вы?— Пока еще нет.— Вы, по-видимому, полагаете, что я приду снова, и не раз?— В течение какого-то времени — да, наверное. — Врач поднял отложенный было листок, полученный от секретаря. — Сперва дополним эти записи. Вы женаты?— Нет.— И никогда не были женаты?— Нет.— Ну что ж… — Он сделал пометку на листке. — Сколько же вам лет — тридцать семь, тридцать восемь?— Тридцать девять, и если вы хотите спросить, как случилось, что мне под сорок, а я никогда не был женат, ответ будет прост: у меня не хватало времени. Женщины мне нравятся, и даже очень. Я имею в виду — нравятся сексуально, такими, каковы они есть. Женщины душевно тоньше, а то и лучше мужчин, с несколькими из них я, без преувеличения, дружу, и когда я расставался с женщинами, мы, как правило, сохраняли дружеские отношения. Я не отказываюсь от женщин и надеюсь впредь продолжать в том же духе. Надеюсь, это исчерпывающий ответ на ваш вопрос. А соль в том, что больше всего — больше, чем женщин и мужчин, кошек и собак, — я люблю работу. Жизнь — это труд, а труд — это жизнь, таково мое мнение. Именно труд держит нас в живых, а размножение нужно лишь для того, чтобы так же продолжалось и дальше. Нет, я признаю развлечения, у меня есть интересы и помимо работы. Я хожу в кино, могу выпить, навестить друзей мужского и женского пола, я делаю все, что делают все нормальные люди. Но это только в качестве отдыха, а по большому счету мне нужна работа, и только работа. Часто по шестнадцать часов в сутки и, если надо, много дней подряд. А потребуется — буду работать и по двадцать часов. Так что жениться у меня не было ни малейшей возможности.— Ну-ну… Вы меня об этом не спрашивали, да и пришли ко мне по другому поводу. Но ведь подумайте, впереди лежат и иные годы, непохожие на те, что вы уже прожили…— Думал. Я стану стар и одинок и всякое такое. Но пока что меня занимает только настоящее. И я не намерен что-либо менять. Нет ничего важнее, чем тот факт, что у меня есть обязанности, и их надо выполнять. Я безжалостный сукин сын, док, — это не шутка. Я безжалостен ко всем, в том числе и к самому себе.— Что ж, пока достаточно…Врач встал, пациент последовал его примеру. Умения завершать прием врачу было не занимать: он первым направился к двери, распахнул ее и стал ждать почти неизбежного финального вопроса или — случалось и такое — откровения, которое пациент оттягивал до последней минуты. На сей раз это оказался вопрос:— У вас есть хоть какая-то догадка, что со мной происходит?— Нет. Да вы и не хотите догадок, вы хотите ясности.— О'кей, доктор. Называть вас «доктор» или как-нибудь еще?— Меня зовут Пол. Зовите меня Пол.— А меня зовут Прайен, Рюбен Прайен. Зовите меня Рюб.— О'кей, Рюб. Запишитесь на следующий прием у секретарши. Скоро увидимся.Он ошибся: Рюб Прайен больше не приходил. 3 Четыре дня спустя он чуть было не собрался вновь на прием и в пятницу даже направился по Пятой авеню в сторону Шестьдесят второй улицы, где находился кабинет психолога. Ради тренировки Рюб Прайен предпочитал ходить по городу пешком. Сегодня он надел тщательно отутюженный оливковый габардиновый костюм и рыженькую кепку, повязал на неизменную белую рубашку гладкий бордовый галстук. Было солнечно и прохладно, и, прошагав девятнадцать кварталов, обгоняя других пешеходов, он с радостью отметил, что ни капельки не вспотел. Это, вне сомнения, означало, что он в хорошей форме.Плечи, локти, ноги двигались мерно и легко, без напряжения, воздух овевал лицо, а мозг отдыхал, обходясь почти без мыслей. Но когда Рюб миновал еще два десятка кварталов, на пересечении с Пятьдесят девятой улицей, только-только он глянул с симпатией на отель «Плаза» и собирался было следовать дальше вдоль Центрального парка, в душе шевельнулось… что? Предчувствие? Беспокойство? Необъяснимое чувство нарастало с каждой секундой, а потом — новый приступ. Желудок сжался в комок, комок мгновенно отвердел, и Рюб даже повертел головой в страхе, что вот-вот завопит, начнет ругаться, утратит контроль над собой. И у Шестьдесят второй улицы, не удостоив вниманием дом, куда держал путь, он вдруг повернул в парк и пересек его наискось к Семьдесят второй. Теперь он спешил, заливался потом, он был рассержен, испуган, но его заедало любопытство: что же это значит? На запад и вновь на север, квартал за кварталом…Наконец ноги принесли его в район заброшенных, обветшавших фабрик и мастерских. На узких улочках впритык друг к другу теснились машины, поставленные правыми колесами на тротуар. Сам тротуар был захламлен бумагой, пластиком, обрывками газет, мятыми стаканчиками и банками, коробками, бутылками, битым стеклом. «Баз Баннистер, световые рекламы» — оповещала вывеска из неоновых трубок, но они не горели; здание когда-то было оштукатуренным, а сейчас стало просто грязно-белым. В окнах громоздились штабеля непривлекательных картонных ящиков. Дальше шли «Братья Фиоре, новинки оптом»: на дверях висел тяжелый замок, а в подъезде валялся рваный ботинок. Вокруг не было ни души. А Рюб все шел, торопился, уверенно поворачивал на перекрестках, стремился куда-то… Куда?Потом чувство направления внезапно истощилось. Он застыл на тротуаре, как пес, утерявший след. Сделал еще несколько шагов наудачу. Опять замер, осматриваясь, выискивая признаки чего-нибудь знакомого и ничего не находя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108