Говорю:
— Я сказал Ансу, что, может, еще и не понадобимся. Хочется так думать.
— Она решила, — отвечает Анс. — Видно, отойдет.
— Теперь насчет кукурузы, — говорю я. И еще раз обещаю помочь, если не управится — при больной жене и прочем. Как многие по соседству, я уже столько ему помогал, что теперь бросать поздно.
— Хотел сегодня ей заняться, — говорит он. — Да как-то решиться ни на что не могу.
— Может, она продержится, пока убираешь, — говорю я.
— На то воля Божья, — отвечает Анс.
— Да утешит Он тебя, — говорит Кора.
С моим бы амбаром Кешу так постараться. Мы идем мимо, и он поднимает голову.
— Видать, на этой неделе я к тебе не выберусь.
— Не к спеху, — говорю я. — Приходи, как сможешь.
Садимся в повозку. Кора ставит на колени коробку с пирогами.
— Не знаю, что он будет делать, — говорит Кора. — Прямо не знаю.
— Бедный Анс, — говорю. — Тридцать с лишним лет заставляла его работать. Утомилась, верно.
— И еще тридцать лет не отстанет, — говорит Кейт. — А не она, так другую найдет, раньше, чем хлопок поспеет.
— Теперь Кешу с Дарлом и жениться можно, — говорит Юла.
— Бедный парень, — говорит Кора. — Бедный мальчик.
— А Джулу? — спрашивает Кэт.
— И ему можно, — отвечает Юла.
— Хм, — Кэт говорит. — Я думаю. Почему не жениться? Я думаю, тут многие девушки опасаются, как бы Джула не окрутили. Ничего, пусть не волнуются.
— Будет тебе! — говорит ей Кора. Повозка затарахтела. — Бедный парень, — говорит Кора.
Дождь будет ночью. Как пить дать. Повозка тарахтит — большая сушь. Но это пройдет у ней. Пройдет.
— Должна была взять пироги, раз условились, — говорит Кэт.
АНС
Черт бы взял эту дорогу. Да еще дождь собирается. Прямо вижу его отсюда, вижу, встает позади них стеной, встает между ними и моим твердым обещанием. Делаю, что могу — когда могу решиться, но черт бы взял этих ребят.
Под самой дверью пролегла, по ней несчастья шляются, и всякое непременно к нам завернет. Стали ее к нам вести, я сказал Адди: не годится жить на дороге, — а у женщины известно какой ответ: «Так поднимайся, переезжай». Говорю ей: не годится это, потому что Господь сделал дороги для передвижения, почему и положил их лежмя на землю. Что двигаться должно, то Он сделал вдлинь — ту же дорогу, или телегу, или лошадь, а что на месте быть должно, то Он сделал торчмя — к примеру, дерево или человека. Не судил Он человеку на дороге жить. — Ведь что чего раньше, я говорю, дорога или дом? Ты видала ли когда, чтобы Он проложил дорогу возле дома? Никогда не видала, говорю, потому что человек до тех пор не успокоится, пока не поставит дом в таком месте, чтобы из каждой проезжей телеги могли плюнуть ему в дверь, чтобы людям не сиделось, сняться с места хотелось, переехать, — а Он их сделал для того, чтобы места держались, как дерево или кукуруза. Если бы Он хотел, чтоб человек всегда передвигался и кочевал, разве не положил бы его вдлинь, на брюхо, как змею? Надо думать, положил бы.
Так провели, чтобы несчастье бродячее мимо не прошло, в мою дверь заглянуло, да еще придавили налогом. Деньги плати за то, чтобы Кеш забрал себе в голову плотничать — а если бы не провели дорогу, он бы плотничать не надумал; чтобы с церквей падал и полгода рукой шевельнуть не мог, а мы с Адди за него отдувались — да стругай ты дома сколько влезет, коли так надо.
И с Дарлом тоже. Опять его уговаривают. Я работы не боюсь: и себя кормил, и семью, и крыша над головой была; но ведь работника хотят отнять потому только, что в чужие дела не лезет, что глаза земли полны все время. Я им говорю: сначала он был ничего, а глаза полны земли, так ведь и земля тогда на месте стояла; а вот когда дорога подошла и землю продоль повернула, а глаза все равно полны земли, они и начали мне грозить, что заберут, по закону отнимут работника.
И еще деньги плати за это. Она здоровая и крепкая была, поискать такую, — да все эта дорога. Прилегла только, на своей постели отдохнуть, ничего ни от кого не просит.
— Захворала, Адди? — я спросил.
— Не захворала, — говорит.
— Полежи, отдохни. Я знаю, что не захворала. Устала просто. Полежи, отдохни.
— Не захворала, — говорит. — Я встану.
— Лежи себе, — я говорю, — отдыхай. Устала просто. Завтра встанешь.
И лежала себе, здоровая и крепкая, поискать такую, да все эта дорога.
— Я тебя не вызывал, — говорю. — Будь свидетелем, что я тебя не вызывал.
— Не вызывал, — говорит Пибоди. — Подтверждаю. Где она?
— Она прилегла, — я говорю. — Приустала она, но…
— Анс, поди отсюда, — он сказал. — Посиди-ка на веранде.
А теперь деньги плати за это, когда во рту ни одного зуба, а еще поднакопить думал, чтобы зубы вставить, чтобы хлеб Господень жевать по-людски, и она здоровая и крепкая — поискать такую — до самого последнего дня. За то плати, что три доллара тебе понадобились. За то плати, что ребятам теперь за ними ехать надо. И прямо вижу, как дождь стеной встает между нами, как прет к нам по этой дороге, словно дурной человек, словно не было на земле другого дома, куда ему пролиться.
Слышал я, как люди проклинали свою долю, — и не зря проклинали, потому что грешные были люди. А я не скажу, что наказан, потому что зла не делал и наказывать меня не за что. Я человек не религиозный. Но душа моя покойна; это я знаю. Всякое делал; но не лучше и не хуже тех, что притворяются праведниками, и знаю, Старый Хозяин порадеет обо мне, как о той малой птице, которая падает. А все-таки тяжело, что человек в нужде терпит столько уязвлений от дороги.
Из-за дома выходит Вардаман, перепачкался как свинья, с ног до головы в крови, а рыба там небось топором раскромсана, а то и просто брошена на землю, чтобы собаки сожрали.

Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":


1 2 3 4 5 6 7