Надо надеяться! Выше голову! Без надежды и брак невозможен. Без надежды не быть миру меж людьми и народами, не быть и искусству, такому, как в средние века, короче, без надежды нет надежды! Итак руку на сердце и не дурите больше! И в Штиллере таится зерно добра (мой защитник был в этом убежден), а все остальное - дым и звук пустой, как, например, то или иное имя. Но порядок необходим. Отрекаться от своего имени не годится! Ваш защитник - не бюрократ. Он прямо-таки потрясен тем, как сложилось супружество двух достойнейших людей. Ваш защитник и сам женат. Тоже не обошелся без трудностей, но их надо преодолеть! Жертвы необходимы, жертвы и еще раз жертвы! Но зато - душевный мир, а душа, что ни говорите, всего важнее: хватит с нас материализма! Надо хоть немножко веровать в бога, без этого никак нельзя! Разрушение истинных ценностей, вследствие бешеного темпа современной жизни, кино, спорта, бесчисленных стадионов, превращающих нас в безликую массу, но прежде всего - коммунизм. Но защитник великодушен, не упрекает Штиллера за ошибки молодости, за его испанские увлечения - об этом не будем! Когда-то и он состоял... в одной партии, потом она прекратила свое существование, но не будем! Людям свойственно заблуждаться, Франко необходим Европе. Но Штиллер не мог знать, что так будет, никто не знает, что будет, и он, защитник, тоже не знает. Потому-то и следует почитать вечные законы жизни, особенно десять заповедей. Да, да! Не сотвори себе кумира! - как говорит фрау Юлика, очень правильно говорит, очень. Не следует поддаваться искушениям, а людей убивать и подавно, во всяком случае, в мирной обстановке. На войне, будучи пулеметчиком, - другое дело! Антимилитаризм позавчерашняя мода, но речь не об этом. Не убий! - и все тут. В нашей стране, друг мой, убивать не полагается, даже мысленно. Семья - зародышевая клетка народа, фрау Юлика еще не стара, еще может иметь детей, это всегда было ее заветной мечтой. Рабочие плодятся и множатся, а интеллигенция воздерживается, и это нехорошо. Не в доходах тут дело, а во внутреннем нежелании. Средний художник у нас, в Швейцарии, зарабатывает достаточно! Мог бы тоже плодиться и множиться. Прекрасные стипендии! Конечно, при условии, что характер художника соответствует определенным требованиям. Нам не надо детей от пьяниц, от субъектов с левыми убеждениями! И это правильно, видит бог, правильно! Свобода - драгоценное благо, словом, Швейцария по-прежнему идеальная страна, никакого сравнения с жалкой Францией, с их вечными забастовками. Итак, выше голову и руку на сердце! Все уладится, все будет улажено, мой друг. Адвокату тоже приходится всякий раз начинать сначала. Такова уж судьба человеческая! Только надо немножко веровать в бога. Разумеется, не слишком фанатично, а в здоровом швейцарском духе. Это не исключает социальных исканий, да, да! И потом еще один пункт: пусть Штиллер не забывает своего отчима в богадельне или, как прекрасно выразился Гете: "Наследовать достоин только тот, кто может к жизни приложить наследство". Гете, конечно, подразумевал духовное наследство, духовные, высокогуманные ценности. Некрасиво, нехорошо забывать отчима в богадельне, следует помнить о пиетете. Штиллер не один на свете, он, слава богу, член общества. Без чувства долга, без толики любви не обойдешься! Нельзя думать только о себе, господин Штиллер. Берите пример с фрау Юлики! Воздадим должное этой благородной и храброй женщине, борющейся за то, чтобы быть женой такого трудного человека. Итак, еще раз: протяните ей руку, отпираться бессмысленно - доказательства неопровержимы! Добровольное признание - ничего другого вам не остается. Чуточку мужества, чуточку здравого смысла, господин Штиллер! Чуточку веры в господа бога и в фрау Юлику, в святость брака, в Швейцарию и в доброе начало, в вас заложенное, господин Штиллер, чуточку...
Так говорил господин Боненблуст.
Ставлю в немалую заслугу Юлике, что она все-таки покраснела, когда ввели старикашку из богадельни (так краснеет супруга, впуская в квартиру вызванных ею из психиатрической лечебницы молодцов со смирительной рубашкой). Впрочем, в первую минуту я принял его за разносчика и насторожился, только когда мой защитник придвинул ему кресло - преувеличенно вежливо, от стыда и неловкости; он все-таки не представлял себе, что получится так конфузно с этой очной ставкой; он только хотел добиться чуточки благоразумия, ведь такие очные ставки обычно действуют даже на самых закоренелых преступников. Все другие очные ставки пока не произвели на меня должного впечатления. Что еще оставалось моему защитнику? Кнобель усаживает старикашку в пыльную качалку, тот прямо млеет от восторга, от почтения перед законом, начальством, господином доктором и парижской танцовщицей. Я прослезился, узнав его, но - увы! - он этого не замечает. Он слабоумный. Я малодушно отворачиваюсь, хотя его вид не является неожиданностью для меня: тогда, ночью, в Бауэри, когда он попался мне на глаза, я тоже не был изумлен, я представлял его себе почти таким же. Теперь я слышу за своей спиной тонкий, старчески пронзительный голосишко:
- Так, так, вот ты и вернулся, так, так!
Он хихикает, и мой защитник вынужден призвать его к порядку; он просит старика сосредоточиться, уточнить, кто из присутствующих его предполагаемый сын. Снова хихиканье:
- Милый сынок вовсе не заботится обо мне, так, так!
Защитник спрашивает, узнает ли он меня.
- Так, так, - и снова хихиканье: - Взял и смылся, милый сынок, а когда в кои-то веки вернулся домой, ему и в голову не взбрело спросить, жив ли я еще, - славный сынок!..
Конечно, я поступил опрометчиво, не удержался.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145