Особенность знания состоит не в том,
чтобы видеть или доказывать, а в том, чтобы истолковывать. Когда дело идет
о толкованиях Священного Писания, древних авторов, сообщений
путешественников, легенд и сказаний, от каждого из этих видов речи
требуется не выяснение его права на высказывание истины, а только
возможность говорить о ней. Язык в себе самом содержит свой внутренний
принцип развития. " Гораздо больше труда уходит на перетолкование
толкований, чем на толкование самих вещей и больше книг пишется о книгах,
чем о каких-либо иных предметах: мы только и делаем, что составляем глоссы
друг на друга" *1). Это вовсе не констатация краха культуры, погребенной
под своими собственными памятниками, но определение неизбежного отношения
языка XVI века к самому себе. С одной стороны, такое отношение открывает
перед языком возможность бесконечного кипения, непрекращающегося развития,
самоусовершенствования и наслоения последовательно возникающих форм. Может
быть, впервые в западной культуре обнаруживается эта абсолютная открытость
языка, который уже не может больше остановиться, потому что, никогда не
замыкаясь в каком-то одном определенном слове, он будет выражать свою
истину лишь в рамках речи, обращенной в будущее, целиков предназначенной
для выражения того, что будет сказано; однако сама эта речь неспособна
остановиться на себе, и то, что она выражает, она содержит в себе как
обещание, завещанное к тому же другой речи... Задача комментария, по
существу, никогда не может быть выполнена до конца. И все-таки комментарий
целиков обращен к загадочной, неясно выраженной части, скрывающейся в
комментируемой речи: под существующей речью от открывает другую речь, более
глубокую и как бы более "изначальную"; именно ее-то комментарий и должен
восстановить. Комментарий возникает лишь как стремление выявить за
читаемым и истолковываемым языком глубочайшее значение исходного Текста.
И именно этот текст, обосновывая сам комментарий, обещает ему в награду в
конечном итоге свое открытие; вследствие этого необходимое разрастание
экзегетики наделено мерой, идеальным образом ограничено и тем не менее
неизменно одухотворено этим безмолвным царством. Язык XVI века, --
понимаемый не как эпизод в истории языка, а как глобальный опыт культуры,
-- без сомнения, оказался вовлеченным в эту игру, в этот промежуток между
первичным Текстом и бесконечностью Истолкования. Говорят на основе письма,
составляющего одно целое с миром; говорят по бесконечности о письме, и
каждый из его знаков становится в свою очередь письмом для новых речей;
однако каждая речь обращается к этому первичному письму, возвращение
которого она обещает и в то же время откладывает.
Очевидно, что опыт языка принадлежит к тому же самому
археологическому срезу, что и познание вещей природы. Познавать вещи
означало раскрывать систему сходств, сближающих и связывающих их между
собой; но обнаружить подобия можно было только в той мере, в какой
совокупность знаков образовывала на их поверхности однозначный текст.
Сами эти знаки были лишь игрой сходств, они отсылали к бесконечной задаче
познать подобное, которая по необходимости не может быть завершена. Точно
так же язык, за исключением одной инверсии, задается целью воссоздать речь
в ее абсолютно изначальном виде, но он может ее выражать лишь в
приближении, пытаясь сказать по ее поводу нечто ей подобное, до
бесконечности порождая при этом близкие и сходные версии истолкования.
Комментарий бесконечно похож на то, что он комментирует и что он никогда
не может выразить; так, знание природы всегда находит новые знаки в
сходстве, потому что сходство не постигается посредством самого себя, а
знаки не могут быть ничем иным, как подобиями. И как эта бесконечная игра
природы находит свою связь, свою форму и свой предел в отношении
микрокосма к макрокосму, так и бесконечность задачи комментария
гарантируется обещанием дать действительно написанный текст, которой со
временем будет выявлен интерпретацией во всей своей полноте.
5. БЫТИЕ ЯЗЫКА
Начиная со стоицизма система знаков в рамках западного мира была
троичной, так как в ней различались означающее, означаемое и "случай"
("Сопjoncture"; < далее ОДНО СЛОВО написанное шрифтом>, которого нет
в компьютере ). Однако начиная с XVII века диспозиция знаков становится
бинарной, поскольку она определяется, в том числе и учеными Пор--Рояля,
связью означающего и означаемого. В эпоху Возрождения организация знаков
иная и более сложная; она является троичной, поскольку она прибегает к
формальной сфере меток, к содержанию, на которое они указывают, и к
подобиям, связывающим метки с обозначенными вещами; но так как сходство
есть столь же форма знаков, сколь и их содержание, три различных элемента
этого распределения превращаются в одну фигуру.
Эта же диспозиция вместе с игрой элементов, которую она
допускает, обнаруживается, но в обращенной форме, в практике языка.
Действительно, язык существует сначала в своем свободном, исходном бытии,
в своей простой, материальной форме, как письмо, как клеймо на вещах, как
примета мира и как составная часть его самых неизгладимых фигур. В
каком-то смысле этот слой языка является единственным и абсолютным. Но он
немедленно порождает две другие формы речи, которые его обрамляют: выше
этого слоя располагается комментарий, оперирующий прежними знаками, но в
новом употреблении, а ниже -- текст, примат которого, скрытый под видимыми
для всех знаками, предполагается комментарием.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182