Наконец, с видимым усилием Агриппа поднялся на ноги, и в этот момент первые лучи восходящего солнца упали прямо на него. Это был высокий, благородного вида мужчина, величественный и прекрасно сложенный, одеяние его было прекрасно и богато; для многотысячной толпы, все взоры которой были теперь обращены на него, он казался лучезарно прекрасным и сияющим в своем серебряном венке и серебряном панцире и белой тоге, залитой серебром, весь залитый солнцем.
– Именем Великого Цезаря и во славу Цезаря, объявляю игры открытыми! – произнес он звучно и громко.
И, точно под влиянием какого-то неудержимого импульса, вся многотысячная толпа стала кричать, опьяняясь звуками собственных голосов: «То голос бога! Голос божественного Агриппы!»
Царь не возражал, слух его упивался этим поклонением. Он стоял в лучах восхода, гордый и счастливый, в глазах его светился огонь самодовольства. Милостивым жестом он простер свои руки вперед, как бы благословляя эту боготворившую его толпу. Быть может, в эти минуты в памяти его воскресло воспоминание о том, как он, жалкий, бездомный, изгнанный отцом, вдруг вознесся до такой высоты, и в душе его на мгновение мелькнула безумная мысль, что, быть может, он в самом деле бог.
Вдруг Ангел Господень сразил его в его гордыне: невыносимая боль сжала, точно тисками, его сердце, и Ирод вдруг понял, что он простой смертный человек, и что смерть стоит за его спиной.
– Увы, народ мой! Я не мог, а простой человек, и общечеловеческая участь готова постигнуть меня! – воскликнул он. И в этот самый момент большая белая сова, слетев с карниза балдахина над его головой, улетела через открытое пространство над ареной амфитеатра.
– Видите! Видите! – продолжал он. – Тот добрый гений, что приносил мне счастье, покинул меня! Я умираю! Народ мой, видишь, я умираю!.. – И, опрокинувшись на свой золотой трон, этот человек, еще за минуту принимавший как должное божеские почести, теперь корчился в муках агонии и плакал, как женщина, как дитя. Да, Ирод плакал!
Слуги и приближенные подбежали к нему и подняли его на руки.
– Унесите меня отсюда! – простонал он.
И глашатай громким голосом возгласил:
– Царя постиг жестокий недуг, и игры закрыты! Народ, расходись по домам!
Сначала все оставались неподвижными на своих местах, пораженные страхом, не находя слов для выражения своих чувств, но вдруг по рядам зрителей пробежал шепот, – точно шелест листьев перед сильной бурей, шепот этот рос и разрастался, пока, наконец, сотни голосов не огласили воздух: – Христиане! Христиане! Это они напророчили смерть царю, накликали на нас беду! Они – колдуны и злодеи! Убейте их! Пусть они умрут все! Смерть, смерть христианам!
Словно волны моря, многочисленная толпа хлынула на арену к тому месту, где находились осужденные христиане. Но стены арены были высоки, а все входы и выходы закрыты. Толпа волновалась и бушевала, но дорваться до христиан не могла. Люди напирали друг на друга, лезли на стены, обрывались, падали, другие наступали на них, попирая их своими ногами, топтали, давили и в свою очередь падали, а их опять давили другие.
– Пришел наш смертный час! – воскликнул кто-то из назареев.
– Нет, все мы еще живы! – отозвалась Нехушта. – Все за мной, я знаю выход! – И, схватив Рахиль поперек туловища, она стала тащить ее к маленькой дверке, которая оказалась незапертой и охранялась только одним тюремным сторожем, тем самым вероотступником, который накануне издевался над христианами.
– Назад! – крикнул он грозно и занес свое копье над Нехуштой, но та проворно пригнулась, так что копье скользнуло высоко над ее спиной, и в то же время пырнула его своим ножом; страж повалился на землю с громким криком, но христиане уже хлынули в узкий проход и затоптали его ногами в безумном страхе. Далее за проходом был вомиториум (вход в римские амфитеатры), оттуда христиане вырвались уже беспрепятственно на улицу и смешались с многотысячной толпой, бежавшей из амфитеатра. Некоторые падали и были затоптаны, других же уносил своим течением людской поток. Таким образом Нехушта и Рахиль очутились наконец на широкой террасе, обращенной к морю.
– Ну, куда же теперь? – простонала Рахиль.
– Иди за мной, не останавливайся, спеши! – молила Нехушта.
– Что же станется с остальными? – тихо вымолвила молодая женщина, оглядываясь назад на рассвирепевшую толпу, избивавшую попадавшихся им в руки христиан..
– Храни их Бог! Мы не можем их спасти!
– Оставь меня, Ноу, беги, спасайся!.. Я выбилась из сил… Больше не могу! – И в изнеможении молодая женщина упала на колени.
– Но я сильна! – прошептала Нехушта и, подхватив лишившуюся чувств Рахиль на руки, кинулась вперед, крича громко и повелительно:
– Дорогу! Дорогу для моей госпожи, благородной римлянки, ей дурно! – И толпа расступалась, давая ей дорогу.
Благополучно пробежав всю длину выходившей на море террасы, Нехушта со своей дорогою ношей очутилась в узкой боковой улице, пролегавшей вдоль старой городской стены, местами разрушенной и обвалившейся, и здесь на минуту приостановилась, чтобы перевести дух и обдумать, что делать и куда бежать. Пронести на руках госпожу свою через весь город до ближайшей окраины, даже если бы у нее на то хватило силы, было невозможно: обе они около двух месяцев содержались в местной тюрьме и, как здесь это принято, все городское население, когда не предвиделось лучших развлечений, посещало тюрьмы и позволяло себе, забавы ради, издеваться над заключенными, рассматривая их или сквозь решетку тюремных ворот, или же свободно расхаживая между ними, с разрешения тюремных стражей за небольшое денежное вознаграждение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12