Из вагончика доносилась матерная брань, топот, грохот. Потом дверь с лязгом распахнулась, и один за другим, щурясь на яркий солнечный свет, вывалились рабы. Их было шестеро. Последним надсмотрщик выпихнул здоровенного детину с мясницкими ручищами. Вышел сам, аккуратно притворил за спиной дверь, обтер лицо грязным носовым платком.
- Извольте.
Все шестеро вызывали у Жреца только одно желание - никогда их больше не видеть. Слабо верилось, что эти люди способны порождать программные продукты.
Надсмотрщик, человек простой, принялся показывать товар лицом. Хвалил их зубы, размахивал флюорографиями, просил пощупать мышцы. Щупать Жрец решительно отказывался, вопросы задавал такие, что надсмотрщик вконец расстроился - не знает он таких названий, о чем речь идет, не понимает, а уж кормили мы их, господин, отборно.
Цену заломил немалую; глазками же суетился так, что Верховный Жрец не сомневался: добрую долю от вырученных средств намерен положить себе в карман. Что ж, сам Верховный Жрец, собственно, тоже за этим пришел в рабский квартал. Экономия на всем, выгода себе.
Выбирал долго, всем даже надоело. Остановился на самом дешевом. Двадцать шесть лет, университет закончил с тройками, морда кислая, двух зубов уже не хватает.
- Не давался лечить, паскуда, - сказал надсмотрщик с обидой в голосе и замахнулся на раба кнутом.
Тот поморгал белыми ресницами, поглядел тупо.
Верховный Жрец просмотрел диплом, сунулся в медицинские справки.
- Так это что же, братец, вши у него? - сказал он наконец.
- Ну, - с готовностью согласился надсмотрщик.
- Почему, в таком случае, в справке написано: "педикулезом не страдает"?
- Каким еще педикулезом?
- Вшами, - сквозь зубы, с отвращением пояснил Жрец.
- А... Так он страдает разве? - Надсмотрщик обернулся к белобрысому программисту. - Страдаешь, рыло?
Белобрысый угрюмо отмолчался.
- Не страдает он, - убежденно сказал маленький надсмотрщик.
- Липа справки-то, - встрял один из рабов, за что получил пинка.
Белобрысый вдруг испугался. Побелел - на такой-то жаре. Вцепился в рукав надсмотрщиковой тужурки.
- Вы что - ЕМУ меня продать хотите?
- Ты знай молчи, - прошипел надсмотрщик. - В богатое учреждение попадешь.
- В Оракул?
Аж губы затряслись.
Надсмотрщик изумленно оглядел белобрысого с ног до головы.
- Молчи лучше, - повторил он. - Счастье тебе привалило, Беда.
- Бэда, - поправил программист.
Надсмотрщик махнул рукой.
- Один хрен, беда мне с тобой. Кому ты нужен, с твоими тройками да религиозными заморочками...
- Не продавайте меня в ихний бесовский кабак, - умоляюще сказал программист.
Надсмотрщик схватил его за волосы и сильно дернул.
- Я тебе башку оторву, - зашептал он. - Молчи, Беда. Сгниешь ведь в рабских бараках.
- Лучше уж в бараках сгнить, чем служить Оракулу.
- Тебя не спрашивают. Раньше думать надо было, когда на тройки учился.
Верховный Жрец вытащил кошелек, раскрыл его под жадными взглядами рабов и надсмотрщика, отсчитал пятьдесят сиклей. Хрустящими новенькими ассигнациями с изображением башни Этеменанки.
Купчую писали в той же караулке, под угрюмым взглядом белобрысого программиста. Солдаты привычно подмахнули в графе "подпись свидетелей", шлепнули круглую печать, помахали ею в воздухе, гоняя смрад, - чтобы высохли чернила. И вручили Жрецу.
После бараков тебе хоть что раем покажется.
Шли, спотыкаясь, среди столпотворения вавилонской толпы: впереди Верховный Жрец Оракула, за ним белобрысый раб. И на душе у обоих было тошно.
В самом центре необъятного Вавилона стоит большое здание постройки времен рококо. Когда-то, в незапамятные времена, этот дворец принадлежал вельможе могущественному и богатому. Сюда приходили знаменитые поэты. Поднимались, не спеша, по широкой мраморной лестнице, между голоногих мраморных нимф. В гостиных с золочеными завитками по белым стенам читали свои знаменитые стихи. Замирая и млея, слушали их красавицы с белыми плечами, отраженные в сверкающих зеркалах.
И еще есть библиотека со стеллажами мореного дуба и готическим камином, где знаменитые поэты ебли знаменитых красавиц. Об этом написаны обширные литературоведческие труды.
Теперь в этом дворце разместился Оракул. Ступени здесь широкие и низкие, как в Кносском дворце. Пиф привычно метет их подолом длинного одеяния. И множество отражений Пиф двигаются в зеркалах справа и слева.
Только парадная лестница еще и сохранилась с тех давних времен, когда здесь гремело бесстыдное рококо. А праздничные, как коробки с новогодними игрушками, залы - те изуродованы фанерными перегородками, разделены на длинные, как пеналы, "офисы": одна стенка и кусок потолка сверкает лепной позолотой, а с трех остальных, фанерных, уныло скалятся голыми задницами красотки из порнографических журналов.
По узким переходам между стенками снуют клерки, менеджеры, представители заказчиков. А то и сами заказчики - кто помельче - робея, бродят между хлипких стенок в поисках младшего жреца.
Иногда пройдет, пыля облачением, жрица. Перед пифиями, даже младшими, все почтительно расступались. Известны странноватым норовом - так полагалось.
Ох и взбесилась же Пиф, когда налетела, выскочив из-за поворота, на какого-то ротозея из низшей касты. Разглядев же его хорошенько, даже ахнула от гнева. Бритый наголо служащий из касты программистов. На локте (рубаху засучил, дрова колоть собрался, что ли?) восьмизначный номер: раб, из университета (812 - университетский шифр). Морда незнакомая, противная, белесая.
- Еб твою мать, - прошипела Пиф.
Злющая-презлющая.
1 2 3 4 5