Уверяю вас, я знаю, о чем говорю. В конце концов это моя специальность... Вспомните известную московскую икону, на конях, с флажками. Я уж не говорю о том, что князья - и в лаптях!" Братья наклонили головы и, казалось, внимательно слушали его. Девушка произнесла: "Может быть, спросим..." "У кого? У них?" - презрительно парировал Петр Францевич. Хозяйка промолвила: "Наш народ такой наивный, такой легковерный... Обмануть его ничего не стоит". "Как назло, ну надо же...- бормотал Григорий Романович.- Ma che`re, у тебя не найдется случайно..." "Кроме того,- сказал приезжий,- они были молоды. Старшему, если я только не ошибаюсь, не больше тридцати..." "Совершенно справедливо!" Наконец явился Аркадий с деловым видом, с нахмуренным челом, в рабочем переднике и рукавицах. "Аркаша, пусть им что-нибудь дадут на кухне". "Да они не голодные,- возразил он,- на пол-литра собирают". "Боже,- вздохнула хозяйка.- Что за язык!" "Кто их пустил?" - спросил строго Петр Францевич. "Сами приперлись, кто ж их пустит! Давно тут околачиваются. Ну, чего надо, гребите отседова, отцы, нечего вам тут делать!.. Давай, живо!" приговаривал Аркаша, толкая и похлопывая нищих, и компания удалилась. Наступила тишина, хозяйка собирала чашки. Петр Францевич, заложив ногу на ногу, величаво поглядывал вдаль, покуривал папироску в граненом мундштуке. "Вы, кажется, хотели мне возразить",- промолвил он. "Я?" - спросил приезжий. "Вы сказали, у вас есть вопрос". "Ах да! - сказал приезжий.- Я не совсем понимаю. Каким образом можно согласовать вашу концепцию с тем, что произошло в нашем столетии?" Петр Францевич с некоторым недоумением взглянул на гостя, как бы видя его впервые. "Что вы имеете в виду?" - спросил он холодно. "Что я имею в виду? Ну, хотя бы революцию и... все, что за ней последовало. По-вашему, это тоже самоотречение?" Петр Францевич ничего не ответил, а хозяин осмотрелся и спросил: "Где же Роня?" Оказалось, что дочки нет за столом. Путешественник почувствовал, что выпал из беседы. "Разрешите мне откланяться,- пробормотал он, вставая,- ваша уютная дача, я назвал бы ее поместьем..." Хозяйка мягко возразила: "Это и есть поместье, здесь мой дед жил". "Да, но... Угу. Ах вот оно что!" "Заглядывайте к нам. Будем рады". "Спасибо". "Мы даже не спросили, как вам живется в деревне". "Превосходно. Люди очень отзывчивые". "О да! Где еще встретишь такое добросердечие?.. Я так люблю наш народ". "Я тоже",- сказал приезжий. Он не удержался и добавил: "Но знаете... Это поместье и моя деревня - это даже трудно себе представить. Два разных мира. Куда все это провалилось?" "Провалилось? Что провалилось?" "История,- сказал приезжий.- Мы говорили об истории". "Я так не думаю",- сопя, сказал хозяин. "Не следует ли сделать противоположный вывод? - вмешался Петр Францевич.- А именно..." "Где же это Ронечка?" "Позвольте, я поищу ее". "Да, да, сделайте одолжение... Смотрите, какие тучи". Постоялец вернулся домой, промокший до нитки. ХV Проснувшись перед рассветом, я угадывал в потемках жалкое убранство моей хижины, мне до смерти хотелось спать, но заснуть я уже не мог. Настроение мое было смутным, в мыслях разброд. С одной стороны, я был рад моим новым знакомым, а с другой - как быть с моим намерением сосредоточиться, остановить свою жизнь? Меня встретили весьма приветливо, и я предчувствовал, что не удержусь от искушения продолжить знакомство. Надо бы расспросить Мавру, наверняка она что-нибудь слышала об этих людях. Солнце уже сверкало позади моей избы, я фыркал под холодным душем, мне стало весело, я вернулся в мою сумрачную комнату; прихлебывая кофе, я озирал разложенные на столе письменные принадлежности, и голова моя была полна разнообразных планов. Все, что происходило со мною в последние недели, могло бы послужить предисловием к моей работе; я подумал, что следовало бы описать приезд, описать всю длинную дорогу, которая теперь представлялась мне почти символической. Перед глазами стоял первый день, заляпанная грязью машина, заколоченные окна деревенского дома. Я увидел себя стоящим на пороге моего будущего жилья, стройные предложения, как световая надпись, бежали у меня в голове, не хватало лишь первой фразы. Это был хороший признак: я знал, что писанию всегда предшествует замешательство, короткая пауза с пером, повисшим над бумагой. Вроде того как лошадь переступает ногами на одном месте, раскачивает оглоблями тяжелый воз, прежде чем нажать плечами и двинуться вперед, кивая тяжелой головой. Я прибег к известному приему. Окунув перо в чернильницу, поспешно начертал первые пришедшие на ум слова: "Не так уж далеко пришлось ехать, но едва лишь свернули на проселочную дорогу, как стало ясно, что..." Моя рука снова зависла над бумагой, я перечеркнул написанное и начал так: "Два окошка, выходившие на улицу, были крест-накрест заколочены серыми и потрескавшимися досками. Шофер вытащил из багажника железный ломик и..." "Молочка! - раздался голос Мавры Глебовны.- Ба,- сказала она, входя в избу,да ты уже встал". Она поставила передо мной крынку и уселась напротив. Умытая, ясноглазая, мягколицая. На ней был чистый белый платок, она подтянула концы под подбородком. "Чего так рано-то?" "Да вот...- проговорил я, все еще с трудом приходя в себя, ибо инерция включенности в писание может быть так же велика, как инерция, мешавшая двинуться в петляющий путь по бумажному листу.- Да вот.- Я показал на то, что лежало на столе, скудный улов моей фантазии.- А ты уж и корову подоила?" "Эва, да я знаешь, когда встаю? Все ждала, будить тебя не хотела". "Я тоже рано встал". "Отчего так? Куды торопиться?" "Не спится, Маша". "Мой-то,- сказала она, понизив голос,- в область уехал. Совещание или чего".
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44