но сейчас он прорезался в
детском бормотании. Это значило, что он был родом из пределов Гегемонии
Терры; возможно даже (хотя не точно), что мальчик родился на Земле. Баслим
был удивлен, он думал, что родным языком мальчика был Интерлингва, так как
на нем он говорил лучше, чем на остальных известных ему трех языках.
Что еще? Родители мальчика, без сомнения, были мертвы, если можно
было доверять спутанным и пронизанным ужасом воспоминаниям, которые Баслим
извлек из его мозга. Он не смог выяснить их фамилии или как-либо
идентифицировать их - они были просто "папа" и "мама" - поэтому Баслим
оставил смутные планы попытаться дать слово родственникам мальчика.
Своего он добился, но заставил мальчика снова пережить все самое
худшее, что досталось на его долю...
- Торби?
Мальчик застонал и вытянулся.
- Да, папа?
- Ты спишь. Не просыпайся, пока я не скажу тебе.
- Я не проснусь, пока ты мне не скажешь.
- Как только я прикажу тебе, ты сразу же проснешься. Ты будешь
отлично чувствовать себя и забудешь все, о чем мы с тобой говорили.
- Да, папа.
- Ты все забудешь. Но ты будешь отлично чувствовать себя. И через
полчаса ты снова пойдешь спать. Я скажу тебе идти в постель, и ты пойдешь
и спокойно уснешь. Ты будешь спать всю ночь, спать крепко, и тебе будут
сниться хорошие сны. Ты больше не увидишь плохих снов. Повтори.
- Я больше не увижу плохих снов.
- Ты никогда больше не увидишь плохих снов. Никогда.
- Никогда...
- Папа и мама не хотят, чтобы ты видел плохие сны. Они счастливы и
хотят, чтобы ты тоже был счастлив. Они будут сниться тебе, и ты увидишь
прекрасные сны.
- Прекрасные сны...
- Теперь все в порядке, Торби. Ты начинаешь просыпаться. Ты
проснешься, и ты не будешь помнить, о чем мы с тобой говорили. Но у тебя
никогда больше не будет плохих снов. Просыпайся, Торби.
Мальчик сел, потер глаза, зевнул и улыбнулся.
- Ну, я не заспался. А я тебя обманул, папа. Не сработало, точно?
- Все в порядке, Торби.
Потребовалось больше, чем один сеанс внушения, чтобы исчезли
привидения, ночные кошмары стали меркнуть и исчезать. Баслим не был
достаточно подготовлен, чтобы полностью избавить мальчика от страшных
воспоминаний; они по-прежнему были с ним. Единственное, что он смог
сделать, - это внушить Торби, что воспоминания не принесут ему горя. Но в
любом случае он отказался бы стирать память, ибо упрямо придерживался
убеждения, что память человека принадлежит только ему, и даже самое худшее
в ней не может быть изъято без его согласия.
Дни Торби были столь же наполнены делами, как ночи - спокойствием. В
первые дни их содружества Баслим всегда держал мальчика при себе. После
завтрака они выбирались на площадь Свободы. Баслим, скрючившись, садился
на тротуар, а Торби должен был стоять или сидеть на корточках рядом с ним,
изображая, что он умирает от голодая и потряхивая чашкой для подаяния.
Место, которое они выбрали, должно было быть в гуще движения, но не
вызывать у полицейских ничего, кроме ворчания. Торби усвоил, что любой из
постоянных полицейских на Площади ограничивается этим; отношения Баслима с
ними строились на пожертвованиях в пользу полиции.
Торби быстро обучился этому древнему ремеслу - он усвоил, что мужчины
с женщинами обычно стараются проявлять благородство, но обращаться надо к
женщине; что просить подаяния у одиноких женщин - только тратить время (не
считая тех, кто ходит без вуали); что когда обращаешься к одинокому
мужчине, то никогда не знаешь, что получишь в ответ - то ли пинок, то ли
подаяние; что космонавты после дальней дороги подают щедро. Баслим учил
его, что в чашке должно быть на виду лишь немного денег - ни самая
грошовая мелочь, ни крупные купюры.
На первых порах Торби как нельзя лучше подходил для этого ремесла;
маленький, полуголодный, покрытый ссадинами - достаточно было лишь
посмотреть на него. К сожалению, скоро он оправился, и Баслиму пришлось
прибегать к гриму, накладывая тени под глазами и подчеркивая ввалившиеся
щеки. Ужасная пластиковая рана, расположившаяся у него на ребрах, с полным
реализмом демонстрировала "язву", которой у него не было; сахарная вода
привлекала мух - и люди, едва бросив монеты в чашку, торопливо
отворачивались.
Скрывать, что он стал питаться лучше, было не просто, но он рос
быстро, и в течение года-двух продолжал оставаться таким же тощим,
несмотря на то, что дважды в день досыта ел и крепко высыпался.
Торби бесплатно впитывал в себя наилучшее образование, какое могли
дать ему трущобы. В Джабул-порте, столице Джабула и Девяти Миров, главной
резиденции Великого Саргона, было более трех тысяч нищих с лицензиями,
вдвое больше уличных торговцев, а закусочных с грогом вдвое больше, чем
храмов, хотя храмов здесь было больше, чем в любом другом городе Девяти
Миров - плюс бессчетное количество ловких карманников, специалистов по
татуировке, продавцов наркотиков, шлюх, похитителей кошек, уличных
попрошаек, грабителей, предсказателей, уличных акробатов, убийц - больших
и малых калибров. Их обиталища располагались в пределах не далее одного ли
от пилонов, которыми кончался космопорт, и на Девятой Авеню человек с
наличными в кармане мог получить все, чем располагал исследованный мир -
от космического корабля до щепотки лунной пыли, от краха репутации до
туники сенатора с самим сенатором к ней впридачу.
В сущности Торби не принадлежал к подпольному миру, хотя у него был
законно признанный статус (раб) и профессия, подтвержденная лицензией
(нищий).
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13