И только один из пятисот был настоящим, боевым.
Опасно? И да, и нет. При нашей профессии вообще опасно жить... А пуля, если
она не разрывная, вряд ли сможет убить, разве что попадет в голову или в
сердце, да и тогда вряд ли. Зато одна настоящая штучка на пятьсот холостых
делала игру интересней и азартней. Тем более, мы знали: такие же автоматы
находятся в руках у инструкторов, которые не упустят случая и не
промахнутся. Они, конечно, утверждали, что никогда намеренно не целятся
человеку в голову, но все же иногда такие вещи случались.
И вообще - никакие уверения не могли быть стопроцентной гарантией.
Каждая пятисотая пуля превращала занятия в подобие гигантской русской
рулетки. Ты сразу переставал скучать, когда слышал, как, тонко свистнув,
проносится мимо твоего уха смертоносная гадина, а потом ее догоняет треск
автомата.
Но время шло - и мы постепенно расслабились, азарт пропал. Тут нам
передали послание начальства: если не подтянемся, не соберемся, настоящая
пуля будет вкладываться в каждую сотню холостых... А если и это не
сработает, пропорция окажется один к пятидесяти. Не знаю, изменили что-то
или нет, но мы определенно подтянулись. Особенно когда ранили парня из
соседней роты: настоящая пуля задела ягодицы. Естественно, на некоторое
время он стал объектом нескончаемых шуток, а также предметом подлинного
интереса: многим хотелось посмотреть и потрогать причудливо извивающийся
шрам... Однако все мы знали, что пуля вполне могла попасть ему в голову.
Или в голову одного из нас.
Те инструкторы, которые не занимались стрельбой из автомата, на
учениях почти не прятались. Они надевали белые рубашки и ходили, где
вздумается, со своими жезлами. Весь их вид говорил об абсолютной
уверенности в отсутствии преступных намерений у новобранцев. На мой взгляд,
они все-таки злоупотребляли доверием к нам. Но так или иначе шансы
распределялись в пропорции один к пятистам, к тому же бралось в расчет наше
неумение стрелять. Автомат не такое уж легкое оружие. Он не рассчитан на
точное поражение цели. Вполне понятно, что в те времена, когда судьба боя
зависела от этого оружия, необходимо было выпустить несколько тысяч пуль,
чтобы убить одного человека. Это кажется невозможным, но подтверждается
всей военной историей: подавляющее большинство выстрелов из автоматического
оружия было рассчитано не на поражение противника, а на то, чтобы он не
поднимал головы и не стрелял.
Во всяком случае, при мне ни одного инструктора не ранило и не убило.
Так же, впрочем, как и ни одного из нас. Новобранцы гибли от других видов
оружия и вообще по другим причинам. Например, один парень сломал себе шею,
когда по нему выстрелили первый раз. Он постарался укрыться, однако сделал
это слишком поспешно. Ни одна пуля его так и не задела.
Надо сказать, что именно это стремление новобранцев укрыться от
автоматного огня отбросило меня на низшую ступень в лагере Курье. Для
начала я потерял те самые шевроны капрала-новобранца, но не за собственные
проступки, а за действия моей группы, когда меня даже и рядом не было. Я
пытался возражать, но Бронски посоветовал мне умолкнуть. Я, однако, не
успокоился и пошел к Зиму. Зим холодно заметил, что я отвечаю за все
действия моих людей независимо от... и дал мне шесть часов нарядов вне
очереди за то, что я разговаривал с ним без разрешения Бронски. Тут еще
пришло письмо от мамы, сильно меня расстроившее. Затем я рассадил себе
плечо, когда в первый раз пробовал боевой бронескафандр. Оказалось, что у
них имеются специальные скафандры, в которых инструктор с помощью
радиоконтроля может устраивать всякие неполадки. Я свалился и разбил плечо.
В результате меня перевели на щадящий режим.
В один из дней "щадящего режима" я был прикомандирован к штабу
командира батальона. Поначалу я, оказавшись здесь впервые, изо всех сил
старался произвести выгодное впечатление. Однако быстро понял, что капитан
Франкель не любит суеты и излишнего усердия. Он хотел только, чтобы я сидел
тихо, не произносил ни слова и не мешал. Так у меня появилось свободное
время, и я сидел, сочувствуя самому себе, так как надежд на то, что можно
будет поспать, не предвиделось.
Но неожиданно сразу после ланча, когда я сидел все так же, изнывая от
безделья, вошел сержант Зим в сопровождении трех человек. Зим был, как
всегда, свеж и подтянут, но выражение лица делало сержанта похожим на
Смерть. Возле правого глаза у него была видна отметина, которая у другого
человека, наверное, обязательно превратилась в здоровенный синяк - вещь для
Зима противоестественную. Среди сопровождавших шел Тэд Хендрик. Он был весь
в грязи - ведь рота вышла на полевые учения. (Степь как будто специально
была создана для того, чтобы заставлять нас ползать на брюхе по невероятной
грязи.) Губы Хендрика были плотно сжаты, на щеке виднелась кровь, потом я
разглядел пятна крови и на рубашке. Он был без пилотки, в глазах застыло
какое-то странное выражение.
По обе стороны от него стояли новобранцы. Каждый из них держал по
автомату. Руки Хендрнка были пусты. Одного из парней я узнал: Лэйви из моей
группы. Он выглядел взволнованным и в то же время гордым. Лэйви успел
незаметно мне подмигнуть.
Капитан Франкель был явно удивлен.
- В чем дело, сержант?
Зим стоял неестественно прямо и говорил так, словно отвечал заранее
выученный урок:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78