— Предполагаемый срок действия — двадцать пять лет, — объяснил премьер-министр. — Соглашение, однако, будет содержать статью, предусматривающую, что союзный акт может быть расторгнут по взаимному согласию сторон, но не в одностороннем порядке какой-либо из двух стран. Что же касается того, что многое придется принимать на веру, — да, с этим нам придется смириться. Вопрос заключается в том, что вы предпочтете; верить в тщетную надежду на то, что войны не будет, или в клятвенное слово соседа и союзника, чье понятие международной этики совпадает с нашим собственным.
— А про страну вы забыли? — воскликнул Коустон. — Сможете ли вы убедить страну?
— Да, — ответил Хауден. — Полагаю, нам это удастся. И он стал объяснять им, почему он так считает; рассказал о выработанных им подходах: об ожидаемой оппозиции, о необходимости всемерно и энергично бороться за победу на выборах. Обсуждение продолжалось. Прошел час, два, два с половиной. Им принесли кофе, но дискуссия, за исключением короткого момента, не прерывалась. Бумажные салфетки на подносе с кофейными чашками были украшены изображением венков из ветвей остролиста, заметил Хауден. Ему это показалось странным напоминанием о том, что через несколько часов наступит Рождество. День рождения Христово. “То, чему он учил нас, — подумал Хауден, — так просто; любовь есть единственное достойное чувство — разумное и логичное учение, вне зависимости от того, веришь ли ты в Христа, сына Божьего, или в Иисуса, святого, но смертного человека. Но такое животное, как человек, никогда не верило в любовь — в чистую любовь — и никогда не поверит. Человек извратил слово Христово предрассудками и предубеждениями, а его церкви это учение затуманили и запутали. И вот мы сейчас, в Сочельник, занимаемся здесь такими делами”.
Стюарт Коустон уже в десятый раз принялся набивать трубку. У Перро кончились сигары, и он курил сигареты Дугласа Мартенинга. Артур Лексингтон, который так же, как и премьер-министр, был некурящим, на некоторое время открыл было окно, но из-за сквозняка вскоре вновь захлопнул его. Клубы дыма спустились над овальным столом, и, подобно дыму, над ним повисло ощущение нереальности. То, что здесь происходило, казалось невозможным, не могло быть правдой. И все же, чувствовал Джеймс Хауден, реальность медленно входила в сознание присутствовавших, ими постепенно овладевала убежденность — точно так же, как она овладела им самим.
Лексингтон был с ним; для министра иностранных дел все произнесенное здесь было не внове. Коустон колебался. Адриан Несбитсон большей частью хранил молчание, но старик не в счет. Дуглас Мартенинг поначалу казался потрясенным, но в конце концов он государственный служащий и будет делать то, что ему скажут.
Оставался Люсьен Перро — оппозиция с его стороны ожидалась, но пока никак не проявилась. Председатель Тайного совета сказал:
— Возникнут некоторые конституционные проблемы, премьер-министр. — В его голосе звучали нотки неодобрения, но вполне умеренного, словно он возражал против каких-то процедурных нарушений.
— Тогда мы их уладим, — решительно заявил Хауден. — Я лично не могу предложить смириться с уничтожением только потому, что пути спасения закрыты сводом законов.
— Квебек, — произнес Коустон. — Квебек нам не дастся.
Вот и наступил этот момент. Джеймс Хауден тихо проговорил:
— Признаюсь, я тоже об этом подумал. Медленно взгляды остальных обратились на Люсьена Перро — избранника, идола и представителя Французской Канады. Как и другие до него: Лорье, Ляпуент, Сен-Лоран — он один в ходе двух выборов обеспечивал правительству Хаудена поддержку Квебека. А за спиной Перро — трехсотлетняя история: Новая Франция. Шамплейн, королевское правительство Людовика XIV, британское вторжение — и ненависть французских канадцев к завоевателям. Со временем ненависть прошла, но недоверие — причем с обеих сторон — осталось. Дважды разногласия и споры вокруг двух войн в двадцатом веке, в которые была вовлечена Канада, приводили к расколу в стране. Компромиссы и сдержанность помогли спасти зыбкое единство. Но теперь…
— Мне, похоже, нет нужды говорить, — язвительно заявил Перро. — Сдается, вы, коллеги, способны читать мои мысли.
— Трудно игнорировать факты, — бросил Коустон. — Или историю.
— Историю, — тихо протянул Перро и вдруг обрушил кулак на столешницу. Стол затрясся. — А вам не доводилось слышать, что история не стоит на месте? — сердито гремел его голос. — Что в умах людей происходят перемены, что раскол не может длиться вечно? Или вы все проспали — почивали себе мирно, пока лучшие умы обретали зрелость?
Атмосфера в зале наэлектризовалась. Неожиданные слова обрушились на собравшихся подобно грому.
— Кем вы считаете нас — нас в Квебеке? — яростно вопрошал Перро. — Вечными мужиками, глупцами, невеждами! Мы что, несведущи, слепы и не замечаем происходящих в мире изменений? Нет, друзья мои, мы разумнее вас и менее одурманены прошлым. Если надо что-то сделать, мы сделаем это — пусть через боль, муки и страдания. Но муки и страдания Французской Канаде не в новинку, кстати, и реализм тоже.
— А правильно говорят, — пробормотал Стюарт Коустон, — никогда не угадаешь, куда кот прыгнет.
Больше ничего и не требовалось. Сгустившаяся напряженность словно чудом растаяла во взрыве смеха. Заскрипели отодвигаемые стулья. Перро, у которого от хохота брызнули слезы, чувствительно хлопнул Коустона по спине. “Странные мы люди, — подумалось Хаудену, — непредсказуемая смесь заурядной посредственности и гениальности с проблесками величия”.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158