“Мир земле, добро людям”. Ниже его не менее ярко сияло: “Купите сейчас — заплатите потом”.
Кроме нескольких подарков, в том числе и для Милли Фридмэн, которые ему предстояло приобрести сегодня вечером, ничто более, к великой радости Брайана Ричардсона, не обязывало его принимать участие в этом рождественском действе. Не в пример, скажем, Джеймсу Хаудену, который должен завтра утром — впрочем, как и почти каждое воскресенье — непременно показаться в церкви, несмотря на едва ли не столь же полное отсутствие у него религиозных убеждений, как и у самого Ричардсона.
Когда-то, несколько лет назад, еще в бытность Ричардсона сотрудником рекламного агентства, один из крупных клиентов-промышленников заказал ему проведение кампании под лозунгом “Идите в церкви”. В какой-то момент заказчик настоятельно предложил, чтобы Ричардсон сам последовал призыву собственной блестяще составленной рекламы и начал посещать церковь. Он уступил — рисковать потерять такого важного клиента он не решился. Потом, когда деловые связи агентства с промышленником прекратились, Ричардсон почувствовал тайное облегчение от того, что ему не требовалось более ублажать этого привередливого клиента.
Поэтому-то Ричардсону так нравилась его нынешняя работа. Ему лично не приходилось никого ублажать, а если возникала такая необходимость, то этим по его указанию занимались другие. Не вставала перед ним и необходимость постоянно заботиться о том, как он выглядит в глазах публики, — это дело политиков. У избавленного от подобных хлопот партийного лидера оставалась одна обязанность — держаться в тени, и под ее покровом он вполне мог жить так, как ему нравилось.
По этой именно причине Ричардсон в отличие от Милли Фридмэн не особенно опасался, что их телефонная беседа, когда они договаривались о свидании, могла быть подслушана; хотя, наверное, подумалось ему, в следующий раз надо будет проявить большую осторожность. Если, конечно, у них будет этот самый следующий раз.
Раз уж на то пошло, об этом следует хорошенько подумать, и, вероятно, разумнее всего после сегодняшнего вечера положить конец эпизоду с Милли Фридмэн.
“Бери и бросай”, — мелькнула у него мысль. В конце концов всегда найдется множество женщин, которые могут составить ему приятную компанию — в постели или вне ее.
Милли ему, конечно, нравилась; в ней чувствовались индивидуальность, душевная теплота и глубина характера, которые его привлекали. Да и в тот единственный раз в постели она была неплоха, хотя на его вкус и чересчур сдержанна. Но как бы то ни было, если они будут продолжать встречаться, это грозит эмоциональной привязанностью — нет, не ему, поскольку Ричардсон твердо решил как можно дольше избегать подобного рода вещей. Но вот Милли может пострадать — женщины склонны куда более серьезно воспринимать то, что мужчины считают простой и обычной любовной забавой. И Ричардсону очень не хотелось, чтобы с Милли это случилось.
Простоватая девушка в форме Армии спасения затрясла колокольчиком под самым его носом. Рядом с ней на подставке стоял стеклянный сосуд, в котором виднелись монеты: медь и мелкое серебро.
— Уделите толику от щедрот ваших, сэр, — обратилась она к Ричардсону. — На радость бедным в Рождество.
Голос ее звучал пронзительно, словно истончился от усталости, лицо покраснело от холода. Ричардсон сунул руку в карман и нащупал среди мелочи банкноту. Это оказалась десятидолларовая бумажка, и, повинуясь внезапному порыву, он опустил ее в стеклянный сосуд.
— Господь не оставит вас, — благодарно произнесла девушка. — Да благословит он вашу семью!
Ричардсон улыбнулся. Начни он объяснять, подумалось ему, и вся душещипательная сцена будет испорчена; начни он объяснять, что той семьи — жена, дети, — как он некогда ее себе воображал в моменты, которые сейчас считал приступами слюнявой сентиментальности, у него никогда не было. Зачем объяснять, что между ним и его женой Элоизой достигнуто рабочее соглашение, по которому они жили каждый своей жизнью, каждый своими интересами, но сохраняли внешнюю оболочку супружества — в том смысле, что делили кров, иногда пищу и еще реже — при соответствующих обстоятельствах — утоляли свои сексуальные аппетиты, учтиво пользуясь телом друг друга.
Помимо этого, между ними ничего не было, не осталось уже ничего общего, даже вспыхивавших когда-то горьких ссор. Теперь они с Элоизой никогда не ссорились, осознав, что пропасть между ними настолько глубока, что им не устранить даже мелких разногласий. А в последнее время, когда на первый план начали выходить другие интересы — главным образом его работа в партии, — остальное стало казаться все менее и менее значительным.
Кое-кто мог бы удивиться, почему они так старались сохранить видимость супружеской жизни, поскольку развод в Канаде (за исключением двух провинций) является делом относительно простым. Как правило, судьи довольствовались умеренно лживыми заявлениями сторон. Но, сказать по правде, они с Элоизой в браке чувствовали себя более свободно, нежели если бы его расторгли. В сложившейся ситуации каждый из них мог иметь связи на стороне — что они и делали. Но если такая связь начинала грозить осложнениями, супружеские узы всегда служили весьма удобным поводом, чтобы ее оборвать. Более того, опыт убеждал в том, что новый брак для любого из них, вероятнее всего, окажется не более успешным, чем первый.
Он ускорил шаги, стремясь как можно скорее укрыться от снега и холода. Войдя в безмолвный, пустынный Восточный блок, Ричардсон поднялся по лестнице в офис премьер-министра.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158