Йоссариан шел один на один со своими мучительными мыслями, чувствуя свою отчужденность от мира, и не мог выкинуть из головы терзавший его образ босого мальчика с болезненным цветом лица.
Йоссариан вспомнил, что у него нет увольнительной. Он двинулся на звук приглушенных расстоянием голосов, доносившихся из густой тьмы. Вдоль широкого, мокрого от дождя бульвара через каждые полквартала стояли невысокие изогнутые фонарные столбы, тусклый свет ламп причудливо мерцал сквозь клубящийся коричневатый туман. Из окна над головой Йоссариан услышал несчастный женский голос, умолявший: «Пожалуйста, не надо! Пожалуйста, не надо!» Мимо Йоссариана, опустив глаза, прошла печальная молодая женщина в черном дождевике. Густая прядь черных волос падала на лоб. Через квартал, у здания министерства общественных работ, пьяный молодой солдат прижимал к рифленой коринфской колонне пьяную даму, а трое его пьяных товарищей по оружию сидели на ступенях и смотрели. У ног их стояли бутылки с вином.
«Пожалуйста, не надо, — упрашивала пьяная дама. — Я хочу домой. Пожалуйста, не надо». Когда Йоссариан подошел поближе, один из сидевших окрысился на Йоссариана, выругался и запустил в него бутылкой. Бутылка упала далеко от Йоссариана и, глухо звякнув, разбилась вдребезги. Йоссариан продолжал невозмутимо идти тем же неспешным шагом, засунув руки в карманы. «Ну ладно, крошка, — услышал он сзади решительный голос пьяного солдата. — Сейчас моя очередь». «Пожалуйста, не надо, — упрашивала пьяная дама. — Пожалуйста, не надо». На другом углу, из глубины непроницаемо-темной узкой боковой улочки, донесся таинственный звук, который нельзя было ни с чем спутать. Кто-то сгребал снег. Размеренный, надсадный, хорошо знакомый скрежет железной лопаты о цемент заставил Йоссариана съежиться от ужаса, когда он сошел с тротуара, чтобы пересечь этот зловещий переулок. Йоссариан прибавлял шагу, покуда неотвязный, столь неуместный в Риме звук не затих позади.
Теперь Йоссариан понял, где он находится. Если идти, никуда не сворачивая, то скоро можно дойти до пересохшего фонтана в центре бульвара, откуда только семь кварталов до офицерской квартиры. Вдруг прямо впереди из темноты прорезались рычанье и грубые голоса. В это время потухла лампочка на угловом столбе, все предметы будто качнулись, и разлилась тьма. На другой стороне перекрестка человек бил собаку палкой. Он напоминал приснившегося Раскольникову человека, который хлестал лошадь кнутом. Напрасно Йоссариан изо всех сил старался ничего не видеть и не слышать. Собака скулила и визжала в животной истерике. Привязанная за растрепанный обрывок веревки, она, извиваясь, ползала на брюхе и не сопротивлялась ударам, а человек все равно бил и бил ее тяжелой палкой. Собралась небольшая толпа. Приземистая женщина шагнула вперед и вежливо попросила перестать. «Не твое дело!» — сердито пролаял человек, замахиваясь палкой, будто хотел ударить и женщину. Женщина отступила с жалким и покорным видом. Йоссариан ускорил шаг, он почти бежал. Ночь была полна ужасов. Ему подумалось, что он понял ощущения Христа, когда тот шел по миру, как психиатр проходит через палату, набитую безумцами, как обворованный — через тюремную камеру, набитую ворами. Ах, как бы он хотел увидеть прокаженного!
На другом углу мужчина зверски избивал мальчонку. Их окружила толпа зевак, и никто не сделал ни малейшей попытки вмешаться. Йоссариан отпрянул, испытывая болезненное ощущение, что эта картина ему знакома. Он был уверен, что когда-то прежде уже видел ту же самую жуткую сцену. Зловещее совпадение потрясло его, страх и сомнение завладели сердцем. Ну конечно, это была та же сцена, которую он наблюдал на другом углу, хотя все выглядело совсем иначе. Что творится в мире? Может быть, и сейчас приземистая женщина шагнет вперед и вежливо попросит мужчину прекратить, а тот замахнется, и она отступит? В толпе никто не шелохнулся. Отупевший от горя ребенок голосил во всю глотку. Мужчина продолжал наносить ему тяжелые, звонкие затрещины, пока мальчонка не упал, и тогда мужчина рывком поставил его на ноги, чтобы тут же еще раз сшибить его наземь. Никого из этих угрюмых, съежившихся от страха людей, кажется, не интересовал оглушенный, измордованный малыш. Никто не собирался за него заступаться. Ребенку было не более девяти лет. Только одна замызганная женщина молча плакала уткнув лицо в грязное посудное полотенце. Мальчик был худой, изможденный и обросший.
Йоссариан быстро перешел на другую сторону широкого авеню, подальше от тошнотворного зрелища, и почувствовал, что наступил на человеческие зубы, валявшиеся на мокром, поблескивающем тротуаре в клейких лужицах крови, по которым мелкий дождь барабанил острыми коготками. Тут и там валялись коренные зубы и сломанные резцы. Йоссариан на цыпочках обошел эти жуткие обломки и приблизился к подъезду, в котором плакал какой-то солдат, прижимая ко рту взбухший от крови носовой платок. У солдата подкашивались ноги, двое других поддерживали его, хмуро и нетерпеливо дожидаясь, когда приедет санитарная машина. И наконец она появилась, звеня, тускло светя янтарными фарами, и прокатила мимо, направляясь к следующему кварталу, где итальянец, штатский, с книгами под мышкой, отбивался от оравы полицейских, размахивавших наручниками и дубинками. У итальянца было белое, как мука, лицо и лихорадочно горящие глаза. Он хлопал веками, как летучая мышь — крыльями. Рослые полицейские ухватили его за руки и за ноги и подняли. Книги посыпались на землю. «Помогите!» — пронзительно закричал он, задыхаясь от волнения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168