Видимо,
самим немцам уже надоела его постоянная услужливая готовность ползать в
общих могилах среди трупов, а может быть, охранники решили, что он слишком
выделяется из общей массы заключенных, а потому становится опасен. Причина
отказа от его услуг так и осталась неразъясненной, но больше его уже не
брали в бригаду могильщиков. Лишившись регулярного кровавого ужина,
Палузинский чувствовал, как тают его силы, как с каждым днем ухудшается
самочувствие.
Теперь он ничем не отличался от остальных живых трупов, в которые
превращались узники Майданека: то же отсутствующее выражение на лице с
заострившимися чертами, та же шаркающая походка. Но хуже всего было то,
что его начал мучить сильный кашель. Закрывая рот рукой, он старался не
глядеть на кровавые пятна, остававшиеся на ладони после очередного
приступа, вконец обессиливающего его. А потом он свалился в горячке. В
конце концов его перенесли в барак, где лежали умирающие, оставленные без
пищи, без присмотра и самой элементарной помощи и заботы; их ужасный конец
ускорялся таким жестоким, варварским способом.
Он не помнил, сколько пролежал здесь - сутки, месяцы или, может быть,
часы. То теряя сознание, то снова приходя в себя, он потерял счет времени.
Но что-то не давало угаснуть слабому огоньку жизни, едва тлеющему в его
истощенном теле. И что-то настойчиво привлекало к себе его внимание в те
краткие промежутки, когда он лежал, глядя в потолок неподвижным,
отрешенным взором человека, находящегося между жизнью и смертью. Это был
запах. Знакомый. Из прошлого. Он облизывал сухим языком потрескавшиеся
губы, безуспешно пытаясь хоть немного смочить их. Согнув колени и
скорчившись на полу, он пытался облегчить боль, когда голод вызвал в
желудке очередной мучительный спазм. Наконец боль прошла; но ему
показалось, что вместе с ней из тела ушли последние силы. Этот слабый,
едва уловимый запах - откуда он доносится?.. Чем здесь пахнет?.. Запах был
очень знакомым, вызывающим прилив воспоминаний, и он мысленно перенесся на
много лет назад.
Он снова был мальчиком, стоящим в просторной комнате деревенского
дома Палузинских, глядя на закрытую дверь. "Мамуся" и "татуш" заперлись в
спальне. Они всегда так делали, когда днем занимались друг с другом тем,
на что ему не разрешалось смотреть; иногда по ночам, когда они думали, что
сын уже уснул, с их постели до него доносились звуки - смех, а потом
стоны, словно им было больно. Однажды родители настолько увлеклись своей
забавой, что не заметили, как мальчик тихо встал со своей кроватки и жадно
смотрел на них... ему не понравилось то, что он увидел, но почему-то
захотелось быть с ними в эту минуту... захотелось быть третьим в их
странной игре... но он знал, что это невозможно, что ему запрещено даже
говорить об этом... Ноздри защекотал слабый запах. Мальчик обернулся и
посмотрел на стол, где лежало темно-красное мясо. Вытекшая кровь смочила
крышку стола. Он подошел ближе.
Януш узнал этот легкий душок - так пахла сырая печень.
Скорее всего, он ошибся. Такого просто не могло быть. Он уже очнулся
от своей грезы, сознавая, что лежит в бараке для умирающих. Дом, стол в
комнате, окровавленное мясо на гладкой деревянной поверхности - все
исчезло, растаяло в воздухе, словно дым. Запах остался. Где-то здесь,
поблизости, в бараке, лежала сырая печень. Его сухие, потрескавшиеся губы
растянулись в улыбке, и тут же на них выступили капли крови.
Он отчетливо слышал слабые стоны - теперь они раздавались вокруг
него, а не доносились из-за запертой двери. И еще он чувствовал запах.
Он сделал над собой усилие, чтобы повернуть голову налево, и в
предрассветной мгле разглядел бесформенный комок - то ли сверток, то ли
скомканную тряпку, - лежавший рядом с ним. Когда странный предмет чуть
шевельнулся, Януш понял, что в тусклом свете утренней зари, пробивающемся
сквозь окна и щели в стенах барака, он принял скорчившегося на полу
человека за кучу рваного тряпья. И запах сырого мяса, этот дурманящий,
аппетитный запах, исходил от его тела. Януш протянул к незнакомцу дрожащую
руку.
Этот человек не спал, но едва ли ясно сознавал, где он находится и
что с ним происходит. Он умирал, и предсмертный покой, разлившийся по его
истерзанным членам, был приятен несчастному страдальцу. Боль покинула его,
боль ушла так далеко, что он уже вряд ли мог ее почувствовать. Он
погружался все глубже во мрак и тишину, а в конце этого путешествия его
ждал полный, вечный покой. Но что-то тревожило его, мешая полностью
отдаться приятной истоме. Что-то коснулось его живота, и боль опять
вернулась в его обессилевшее тело. Он попытался крикнуть, чтобы прогнать
ее прочь, но с его уст слетел только слабый хриплый стон, за которым
последовала короткая предсмертная судорога. Что-то жесткое, твердое зажало
его рот и нос так, что он не мог дышать. Его тело напряглось и затрепетало
сильнее, когда он почувствовал, как чьи-то зубы впиваются в его живот. Но
боль становилась все слабее - чувства покидали измученную плоть, и это
было так приятно, так хорошо...
Прошел день, а затем еще несколько суток, но никто не заглянул в
барак, где лежал Януш, никто не забрал трупы и не принес новых умирающих,
чтобы свалить их под ветхой крышей, среди других неподвижных, полумертвых
тел. Лишь на пятые сутки дверь отворилась, но на сей раз в нее вошли не
работники из похоронной команды, а русские солдаты - было лето 1944, когда
Польшу освобождали от немецких оккупантов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162