— Мне не нужно серебро. — Он смотрел на меня добрыми глазами. — Я украл этот мешочек с териаком у одного знатного человека, которого сейчас нет в Нидарос, но потом раскаялся. Никогда в жизни я ничего не крал, только этот териак. Тогда захворала моя дочь, и я украл териак, чтобы спасти ей жизнь. И я опять украл бы ради нее что угодно, если б пришлось, но все равно — это грех. Думаю, Всемогущий простит меня, если я отдам этот териак другому страждущему.
— Конечно, простит, — сказал я.
— У меня хорошая дочь. — Он улыбнулся доброй улыбкой и спросил, не хочу ли я взглянуть на нее. — Она сейчас спит, — прибавил он.
Хозяин привел меня в пристройку за лавкой, где спала его дочь. Ее красивая головка покоилась на подушке, затянутой льняной тканью. Сама девушка была укрыта потертым меховым одеялом. Обнаженные плечи сверкали, как снег, легкого дыхания было почти не слышно.
Он тихо сказал, глядя на меня:
— Она хорошая дочь, а ты, я вижу, добрый человек. Я заметил, как ты смотрел на нее, когда покупал у меня лук. Она спит крепко, я мог бы откинуть одеяло и показать ее тебе. Она была бы тебе хорошей женой. Но мне не нравится, что ты воин. Если ты когда-нибудь отложишь меч и станешь священником у нас в городе — я слышал, будто ты священник, — или согласишься работать на моем огороде и продавать лук вместе со мной, я отдам ее тебе в жены. Но я не покажу ее тебе прежде, чем ты не отложишь меч.
— Ты поступаешь верно, — сказал я, — ты хороший отец и хороший человек.
Я склонил голову и прочитал над спящей молитву.
Он проводил меня, я поблагодарил его и он сказал, что Сын Божий и святая Дева Мария сжалятся над моим страждущим.
Когда я вернулся в усадьбу, конунг выглядел значительно лучше.
— Кто возьмет на себя болезнь? — спросили мы друг у друга.
— Я сказал, что захворал ты, — признался я Бернарду.
— Я и в самом деле выгляжу не совсем здоровым, — согласился он.
Конунгу дали териак, он проспал утром лишний час и проснулся здоровым.

***
Бледный, еще не совсем оправившийся после недуга, конунг идет к своему месту через площадь у холма тинга. Он никого не приветствует, хотя обычно здоровается со всеми, люди уступают ему дорогу, он идет, слегка наклонив голову, в глубокой задумчивости, мысли его обращены к Богу. Никто не сопровождает его, никто не охраняет, ни один телохранитель, ни один знатный муж не провожает этого конунга из народа к его месту на Эйратинге.
Наконец он садится, еще ниже наклоняет голову, и тысячи присутствующих видят, что он молится. Он не опускается на колени, не поднимает руки к небу, не прибегает ни к каким уловкам, на нем красный плащ, подарок паломников, и это все, что у него есть.
В этот день у него нет меча, нет щита, любой, кто захочет, может броситься на него.
Бернард начинает службу. Да, Бернард, потому что все остальные священники Нидароса отказались служить на тинге. Мы могли бы заставить их, но священник, которого заставили, небезопасный противник, даже если он безоружен. У этих священников не хватило мужества приветствовать нового конунга, после того, как архиепископ Эйстейн покинул город. Они понимали, что, если архиепископ когда-нибудь вернется, его гнев обрушится на них, уступивших нам.
— Оставьте их в покое, — велел конунг. — Умный человек не станет принуждать священников петь псалмы, если они не хотят этого. Но присутствовать во время провозглашения конунга они должны, — прибавил он.
И они собрались здесь, молчаливые, опасные, священники Нидароса и монахи с Нидархольма. Среди последних был и Тьодрек.
Бернард служит мессу. Уроженец страны франков, чужой среди нас, служитель Божий с ангелоподобным голосом. Этот сладкозвучный голос взмывает ввысь к птицам небесным, потом опускается на Божью землю. И люди поднимают глаза к небу, чтобы рассказать Всемогущему, что один из его ангелов покинул его пределы, чтобы отслужить мессу в честь нового конунга Норвегии. Бернард опускается на колени.
Тогда встает Сигурд из Сальтнеса и поднимается на холм тинга.
За ним идет конунг, за конунгом — хёвдинги из восьми фюльков Трёндалёга, за ними — их ближайшие люди. На всех лучшее платье, однако конунг в своем красном плаще из валлийского сукна выделяется среди них, как драгоценный камень среди гальки. Потом конунг сбрасывает плащ — на нем одежда воина, теперь он, как все.
Сигурд обнажает меч, хёвдинги тоже обнажают мечи и поднимают их, приветствуя конунга. Он стоит, откинув голову, и Сигурд зычным голосом провозглашает Сверрира по закону страны конунгом Норвегии, его самого и его сыновей после него.
Тогда мы все вскакиваем и бьем в щиты, женщины кричат, ребятишки воют и Рэйольв, принесенный сюда на носилках, поддерживаемый двумя воинами, приветствует конунга трубным гласом своего рожка, уже исправленного после повреждений, полученных во время сражения за Нидарос.
Хёвдинги опускают мечи. Конунг начинает говорить.
Он держит в уме каждое слово своей речи, он упражнялся, заставляя голос звучать так, как нужно. И все-таки в этот час он говорит от всего сердца и отдает это сердце слушающим его людям, как смиренный и бесценный дар. Его голос может сравниться лишь с голосом Бернарда. Но голос конунга принадлежит царству земному, он звучит сильнее и глубже, в нем слышится свист меча, тогда как в голосе Бернарда слышался шорох птичьих крыл. Конунг как будто пленил ветер и потом выпустил его на свободу, его слышат все, он не приподнимается на носки и не пользуется никакими ухищрениями, он — грешник перед Богом и победитель своих врагов.
Говорит он недолго.
На тинг он отправился конунгом своего войска, а вернулся оттуда уже конунгом всего народа.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106