Ей приказали немедленно
вернуться в родной польский городок, купить вот этот дом рядом с
развалинами старинного замка на берегу Буга. Обещали немного погодя
отпустить к Грину, в Западную Германию. Так она оказалась у самой советской
границы и принялась за "работу", используя для маскировки любовь местного
населения к ее загубленному гитлеровцами отцу - доктора Моисея Сатановского
здесь хорошо помнили.
Отгоняя неприятные мысли, Сатановская работала не за страх, а за
совесть, - если, конечно, это слово в данном случае можно применить по
отношению к ней. Она четко и старательно выполняла задания центра на Западе
и даже чувствовала себя не последней спицей в шпионской колеснице. Но через
некоторое время она случайно узнала о том, что у Грина есть жена, семья, и
о настоящей его роли в деле приобщения ее к шпионской работе на Аллена
Харвуда. Сатановской овладело отчаяние - мир был полон людей, а она
оказалась в этом мире до ужаса одинокой. Она твердо уверовала: любви нет и
никогда не было, все это обман и детские иллюзии, - деньги представляют
единственную ценность в человеческом бытии. Следовательно, все сводится к
тому, чтобы заработать побольше долларов, - и она успокоилась.
Однажды ее связали с "пани Марией", проживающей на восточном,
советском берегу Буга. "Пани Мария" оказалась той самой женщиной, которую
она не раз видела в концлагере. Никогда не призналась она новой связной в
том, что помнит ее, знает ее прошлое. Вынужденное сотрудничество с этой
женщиной бередило старые раны, будило не то гордость, не то самолюбие. Но с
течением времени она смирилась с необходимостью иметь дело с бывшей женой
коменданта гитлеровского лагеря уничтожения. А вот теперь явился Палач. С
ним вошло в ее дом гнетущее сознание обреченности - ибо такие, как эти
двое, рано или поздно должны были поплатиться за все их чудовищные
преступления - в этом Сатановская была твердо убеждена. То, что она
оказалась вместе с ними, напугало ее. Хоть бы скорее прошел этот год - она
уедет на Запад, разыщет там Грина, обязательно разыщет, чтобы плюнуть ему в
глаза. Потом возьмет из банка заработанные доллары и заживет! Там, на
неведомых ей "просторах", а не здесь, в захолустье, она развернется, там
можно будет, пожалуй, вспомнить и о Мата Хари - разве она, Сатановская,
перестала быть "чудом", заставлявшим впадать в транс даже Мордехая Шварца?
А в таланты дяди она верила, ведь он даже на ней сумел заработать.

Глава четвертая
Мане пришлось остаться без холодильника, нужда в условленной
телеграмме отпала, да еще при таких обстоятельствах, которых Годдарт никак
не ожидал.
В сопровождении женщины в ватнике он шел всю ночь. Маршрут "Дрисса"
оправдал себя полностью, и если в конце получилось не совсем так, как
должно, то в этом виновата чистая случайность, по крайней мере так думал
Годдарт. К утру они оказались далеко в тылу советской границы, где ни
нарядов, ни дозоров пограничников опасаться уже было нечего. Разведчик, при
всей его настороженности, не мог не радоваться: ему не пришлось
преодолевать ни контрольно-следовую полосу, ни проволочных заграждений, и,
таким образом, он, по сути дела, ни разу не встретился с опасностью лицом к
лицу и мог быть уверен, что сумел остаться невидимкой. Основного в пути,
чтобы о его проникновении на советскую территорию чекисты и не
подозревали, - все-таки удалось добиться!
Рассвет наступал быстро. В лесу было тепло и сыро. Ночной туман
постепенно поднимался все выше, день обещал быть солнечным. Это Годдарту не
очень-то нравилось, но его утешала надежда на то, что к условленному месту
он сумеет добраться вовремя, маскируясь в предутренней дымке леса. Он
хорошо знал маршрут: вот сейчас они минуют этот обширный лесной массив,
перейдут неширокое - на пять минут быстрого хода - колхозное поле, снова
углубятся в чащу и там, на полянке, расстанутся. Женщина высказала
готовность вести его и дальше, но Годдарт воспротивился этому: ее миссия
кончалась на полянке, у сломанного дуба, дальше он будет пробираться сам,
одному ему известной дорогой, посвящать же в свои планы кого-нибудь он не
хотел.
Разведчик нервничал, ему казалось, что стрелки часов слишком спешат и
могут подвести его. Женщина шла впереди, шагала размеренно и, как казалось
Годдарту, без должной осторожности.
Деревья расступались все шире. Широкие прогалины незаметно сливались с
яровым колхозным полем. Женщина-проводник шла не сбавляя шага, и Годдарт
забеспокоился - он предложил не выходить на открытое место, сделать крюк и,
не покидая леса, пробраться на условленное место у сломанного дуба. Она
отрицательно покачала головой. Годдарт сердито предложил ей в таком случае
не ходить дальше вообще, заявив, что дальше он пойдет один, в конце концов
плевать ему на какой-то дуб, который лишь означает конец его маршрута в ее
сопровождении, и больше ничего, она может возвращаться назад отсюда, не
выходя на опушку леса. Спутница ничего не ответила, лишь посмотрела на него
с невыразимым презрением не по-женски жестоких глаз. Годдарт растерялся.
Ему чудилось, что опасность, страшная и неумолимая, уже нависла над ним, он
всегда верил в свой инстинкт и не мог ошибиться и на этот раз. Решительно
отстранив женщину, он вышел на опушку леса и тотчас шарахнулся назад: по
пересекавшей поле дороге ехала повозка, на которой сидел, свесив ноги,
офицер-пограничник.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26