Все прежнее предстало перед Стожаровым как в перевёрнутом бинокле. Маленький человек с мелкими страстями на крохотной планете, мотыльковая на ней жизнь, её неизбежный затем обрыв, и уже все, и уже никогда ничего не будет. Чего он лишался, что могло удержать? Все мимолётно, как тот воздух, который он напоследок втянул в свои лёгкие. Ведь нет ничего уже, только память. Она с ним пребудет навсегда, он унесёт её в любые звёздные дали и там, под нездешними солнцами или в загадочной глубине вакуума, его, как в детстве, опахнет смолистый запах сосны и в нем оживут… Или не оживут?
Стожаров попробовал представить, и тотчас из ниоткуда накатил запах нагретой солнцем хвои, защебетали птицы, предстали лица друзей, и все, что было с ним прежде и сопровождало весь его род, вернулось к нему с этим запахом, этим ветром, что всегда летел над неброским краем песков и болот, одинаково входил в лёгкие младенцев и стариков, одинаково нёс всем сладость земли и жизни, вечной, пока есть кому беречь и продолжать, множить, и украшать, и взметать её к звёздам.
— Время! — поторопил Голос.
— Я человек и не могу иначе, — сказал Стожаров. — Спасибо за все, но каждый должен пройти свой путь и у каждого есть свой долг перед родом. Я остаюсь.
— Жаль, — помедлив, сказал Голос. — Моё предложение не было ни искусом, ни опытом чистого альтруизма, как вы мимолётно подумали. Все и сложней, и проще. Мы оказались спаянными так неразрывно, что ваше возвращение назад сопряжено для меня с потерей вроде ампутации. Мне хотелось избежать этого урона, но ничего не поделаешь.
— Постойте! — рванулся Стожаров. — Почему вы не сказали этого раньше?! Я согласен! Согласен!
— Нет. Выше всего моральный закон, он мне велел поступить так, как я поступил и как поступлю, потому что в вашей уступке нет добровольности. Ни о чем не тревожьтесь — и прощайте.
…Когда сознание снова вернулось к Стожарову, он услышал голос врача:
— Непостижимо, но после столь долгой клинической смерти нам удалось его вытянуть. Все-таки удалось! Такого ещё не было…

1 2 3 4 5