- стараясь издали подойти к сути, спросил
Голубев,
Екашев повесил плащ на вешалку в углу кабинета и сел рядом с Голубевым у
окна.
- Экскаваторщик я, член месткома, - показал забинтованную руку. - Поранил
вот, бюллетеню. Вчера вызывает директор, говорит, мол, надо указание
комиссии по наглядной агитации выполнять, а председатель местного комитета
вернется из отпуска только через полмесяца. Не будем же мы его столько
ждать. Потому как ты, Иван Степанович, профсоюзный деятель - берись за
агитацию. В ней не рычаги двигать - головой соображать надо. Вот и
соображаю, как могу...
- Что с рукой?
- Бытовая травма. Соседкин ухажер, крепко подгуляв, размахался столовым
ножом. Я сунулся успокаивать, да неловко за нож схватился - до самой кости
развалил ладонь. - Екашев посмотрел на погоны Голубева. - Неужели в милиции
стало об этом известно?
- Нет, Иван Степанович, я - по другому вопросу. Давно в Серебровке были?
- Перед тем, как руку поранить.
- По каким делам?
- Родители там живут. Который год уговариваю стариков ко мне перебраться
- квартира позволяет. Не хотят. Замордовались в хозяйством, словно дикари.
Отец - черт бы с ним. Мать жалко.
- Что об отце-то так?
- Да ну его... - Иван Степанович махнул забинтованной рукой, - К старости
совсем помешался. Собственно, он и в прежние годы ненормальным был. Еще
пацаном помню, после войны, все вздыхал: "Эх, Ванек, скопить бы нам
миллион. Вот бы зажили тогда!" Всю семью экономией извел, в соседских
обносках, считай, выросли. А в сорок седьмом году при денежной послевоенной
реформе его чуть паралич не разбил. В райцентр помчался, сколькото там
обменял накопленных денег, на остальные полную ботку повидла привез. Первый
день всей семьей ложками ели, потом из экономии запретил такую "роскошь".
Так почти вся бочка и пропала, испортилась... - Екашев тяжело вздохнул: -
Нас, пацанов, работой измотал. Сверстники, бывало, в колхозе копны на
лошадях возят при сенокосе, а мы от зари до зари для собственной скотины
литовками машем. Еле с сенокосом управимся - на полмесяца собственную
картошку копать. По целому гектару сажали. Пока не выкопаем, в школу не
пускал. Да и учились мы: кто до пятого класса, кто до седьмого, полностью
ни один из нас школьного образования не получил. Это я уж в армии с
техникой познакомился, специальность там приобрел. Вернулся со службы,
плюнул на отцовские порядки и вот сюда, на завод, устроился. Глядя на меня,
другие братья так же поступили. Лишь самый младший из-за судимости на
службу в армию не попал - так балбесом и остался...
- Где он теперь?
- Никто из наших не знает, где его черт носит. Уже несколько годов ни
слуху ни духу нет.
- А что о серебровском пасечнике можете сказать?
- О Григории Репьеве?.. Я мельком его несколько раз видал, когда он
квартировал у стариков. Вот с тем же Репьевым... Отец брал с него за
квартиру десять рублей в месяц, а матери говорил, что всего пятерку
квартирант платит.
- Зачем он деньги копит?
- Спроси чудака! И куда прячет накопленное, никто из нашей семьи не
знает.
- Может, в сберкассу складывает?
- Какая сберкасса!.. - Иван Степанович грустно усмехнулся:
- Старик не верит никаким сберкассам. Да что об этом говорить... Он за
всю свою жизнь в долг никому никогда копейки не дал.
- У него золотой крест был?
Невеселые глаза Ивана Степановича насторожились, но ответил он
по-прежнему спокойно:
- Помню, еще Отечественная война не кончилась, показывал металлический
желтый крест. Золотой, нет ли - не знаю, но тяжелый. Подержать его дал и
говорит: "Вот, Ванек, сколько у твоего папаши золота! Может, на целый
миллион"...
В общей сложности Голубев проговорил с Иваном Степановичем больше часа.
На все вопросы тот отвечал обстоятельно и так спокойно, что казалось, будто
говорит он не о родном отце, а о совершенно постороннем человеке, которого
ненавидит всей душой, стараясь, правда, не показать эту ненависть. О
покупке Барабановым машины и об убийстве пасечника Иван Степанович, судя по
его ответам, ничего не знал.
Одно только насторожило Голубева: Екашев-сын так ни разу и не спросил,
что это вдруг милиция заинтересовалась его отцом?.. Невольно напрашивался
вывод: или Иван Степанович настолько сдержан, что не позволяет себе
задавать вопросы сотруднику милиции, или осведомлен обо всем происшедшем
ничуть не меньше этого сотрудника...
С кирпичного завода Голубев направился на железнодорожный вокзал, чтобы
узнать - не замечали ли там дежурные в последние два-три дня каких-либо
подозрительных приезжих лиц? Ничего заслуживающего внимание он на вокзале
не узнал и на попутной машине доехал до райотдела.
Погода портилась. К шести вечера, когда в кабинет внезапно вошел Бирюков,
сумерки сгустились уже так, что Голубев сидел при включенной настольной
лампе,
- Информцентр УВД прислал справку о судимости Репьева? - спросил Антон.
- Так точно, - Слава достал из сейфа отпечатанную на машинке страницу. -
Оригинальная судимость...
Бирюков внимательно прочитал текст - официальное сообщение полностью
подтверждало то, что рассказывал Бирюкову-старшему сам Репьев.
Разговорились. Антон заинтересовался было ранением руки Ивана
Степановича, но, подумав, сказал:
- По-моему, Иван в этой истории сбоку припека. Кстати соседа-буяна за
шуточки с ножом привлекать надо. Но сейчас меня другое беспокоит... - Антон
поднялся и заходил по кабинету. - Скажи, Слава, в районе есть уголовник по
кличке "Шуруп"?
- Первый раз такую кличку слышу.
- Я тоже. Давай вместе соображать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42