Курага она, конечно, на плаву держит. У каждого
своя курага: у Шпына ручки да зажигалки, да те же календари, не раз
пристраивал по десятке, а если из страны Восходящего солнца с
эмалеволикими девами в кимоно, то по четвертному - только заноси. Ишь ты,
сумеречно усмехнулся Колодец, ну чистые туземцы мы стали, ручки дерьмовые,
календари, мишура с наклейками, ну чем не стекляшки да бусы на берегу
Маклая... Стыдоба!
Всяк выжимает из подношения судьбы. У Настурции место не без дохода
да вприплюсовку знойность необоримая. Боржомчик тож не с пустыми руками со
службы топает. У бабки Рыжухи дочь на промысле, хоть и не почетном, зато
обильно кормящем, да и от кваса отколупнуть случается, ну и он, Колодец,
свою делянку расчистил и пашет-перепахивает.
Вот и вся курага! Жизнь одна, не ты - так тебя.
Мордасов никогда не видел жены Игоря Ивановича, не согласовывал с ней
взгляды на жизнь - откуда ж похожесть? - выросли в одно время, и время их
слепило по единому образу и подобию; а сведи их вместе, друг от друга нос
стали б воротить, вроде разные люди из непересекающихся слоев,
наиотличающиеся, как только можно, а на поверку один помет, просто к
разным сосцам припали и до поры не встречались под материнским брюхом.
Аппетит пропал, Мордасов поковырял вырезку, успев довольно отметить,
что только ему поднесли такой харч, остальные утешались лжекиевскими,
почитай, из чистого хлеба, обильно пропитанного маслом. Горошек Мордасов
сгреб в одну сторону, красную капусту в другую. Ишь куражиные ходоки,
нет-нет да скосят на него глаза, прикидывают, как повести себя в торге,
как не прогадать да не обмишуриться, и впрямь жулья развелось - половодье,
отметил Колодец хмуро, но не без протеста, причисляя себя к малопочтенной,
зато массовой категории тружеников.
Настурция и Зинка-галантерейщица громко смеялись и Мордасов видел,
что все мужчины в ресторане не оставили без внимания появления Настурции.
Колодец числился вроде поверенным во всех делах Настурции; как-то сразу в
друзья себя оба определили и Притыка без стеснения пользовалась связями
Колодца: обменными, путевочными, ремонтными; тем, что парятся с ним врачи,
помогающие женским бедам без трехдневных хлопот. Всякое-разное случалось и
Колодец выручал.
Мордасов положил деньги на стол, прижал перечницей: и Зинка к
Настурции тянется, думает, и ей, мышиной рожице, перепадет мужского
внимания в компании Притыки. Соображает! Мордасов поднялся, прошел мимо
куражиного люда, как князь мимо дворовых, высоко держа голову и,
принюхиваясь, будто ожидая уловить непривычный запах.
Настурция сидела в вольной позе и ее совершенства многим едокам
служили десертом. Колодец кивнул девицам, заглянул на кухню, велел
заготовить пару банок красной икры. Без наценок! предупредил он и
пригрозил: не то я тоже введу тарифы, запляшете почище японцев. Мордасов
внимательно читал газеты и трудности японского торгового наступлени
переживал, как свои; прижали самураи американцев, пусть! пусть попривыкнут
янки, каково это на вторых ролях от рождения до смерти.

Наташа Аркадьева заехала к Крупнякову по делу. С машиной пора решать.
Крупняков напоминал владетельного помещика, вальяжный, косая сажень в
плечах, в длинном махровом халате, с усищами и всклокоченной сивой гривой.
Крупняков во всем старался соответствовать своей щедрой фамилии: говорил
раскатисто, движения не скованные, размашистые, удаль в каждом жесте,
смех, будто ложкой по днищу медного таза наяривают, даже хрустальные
подвески дворцовой люстры оживали и мелко подрагивали в тонком перезвоне.
- Наталья! - Кричал Крупняков и при его габаритах умудрялся ужом
виться вокруг жены Шпындро. - Прелесть моя! Вот сюда садись, нет сюда...
или сюда... чтоб я тебя видел во всем твоем великолепии. Царица! Нет, в
кресло не садись, только вчера выудил, буду реставрировать. А, креслище?!
Под королевскую, доложу я тебе, попу! Перетяну набивным бархатом, упадешь!
Это тебе не деревяшка лопарей. Искусство, мать, вечное и нетленное. Не
зацепись колготками, мне тут еще не отшкурили. А диванище?! Абзац! Ну я
его пас, ну умасливал девок. У меня дружок есть, на охоту ездит,
кабанчиков бьет, лосей, птицу, все уверяет, мол, охота такая встряска,
такая... я ему пробовал растолковать, что охота на диван почище, чем на
слона или льва в Африке, не верит. Я, вот говорит, на овсы... на медведя и
невдомек ему, что диван отловить ни с каким медведем не сравниться, опять
же украшение быта плюс вложение...
Аркадьева знала, что тарахтением Крупняков всего лишь маскирует
растерянность: не сподобился выкопать клиента на машину и упускать
верхушку, что в руки плывет, резона нет. Хозяин притащил кофе и вазу с
курабье. Наташа машинально отщипнула кусок, сухой, перележавший свое -
пахнуло мышами и затхлостью погреба. Аркадьева знала - с Крупняковым можно
и не церемониться.
- Курабье в наборе с креслом шло? Восемнадцатый век?
Крупняков загоготал, в попытке исправить оплошность выудил коробку
привозных конфет.
- Прелесть моя! Ты ж знаешь, холостую который год, недогляд вышел с
курабье, извиняй! Для уборщиц придерживаю, попалось под горячую руку.
Миль, как говорится, пардон! Не по злобе, моя прелесть, а вот погляди, -
Крупняков боялся насупленности Аркадьевой, пытался отвлечь, сбить пламя
предстоящего объяснения, - лампу справил, вазон датского фарфора, абажур
золотого шитья, настоящий, не фуфельный, как императорские короны вышиты?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93