- вот море, на горизонте в
волнах плавает флакон духов, а на луче солнца болтаются на цепочке, будто
брезгливо оттопыренная нижняя губа, часы, с отвалившейся золотой крышкой.
Наталья убрала со стола. Шпындро нервно вперился в циферблат -
успеет, как раз к тому мигу, когда Филин забирается в свой кабинет;
попадаться на глаза в подходящий момент важно - успеть ко времени, когда
начальство и повыше Филина заползает в берлоги. Чиновная лежка.
Не стрели медведя в берлоге, злющ апосля зимовки, худ и яр... эх-ма
не стрели...
- Медведь... глупо... - Шпындро и не заметил, как высказался вслух.
Жена посмотрела зло, выковыривая крупицы паясничания, уверовала в его
способности прикидываться, помалу юродствовать.
- Перестань! - Глаза сузились, длинные ресницы враждебно
встопорщились.
Никогда не угасающий бой двоих. Шпындро погладил рукой подпотолочный
холодильник, оттедовский, гвоздь предпоследнего набега, белизна эмали
согревает, блеск никелированных частей заместил зимние видения и если для
большинства призыв - подумай о белом! кончается снежным полем, для него -
гладью холодильной дверцы; призыв - подумай о блеске! напоминает
невыездным гладь моря в безветрие при высоко висящем солнце, а ему блеск
никелированных ручек привычнее; через этот никель пропущены устремления
его жизни, извивы застывшего металла, будто свидетельства давних битв на
неторном пути, а море - оно всеобщее, никак не отражаюшее частички
пережитого именно Шпындро, пережитого по-своему и потому незаменимого и
дорогого. Все любят побеждать и для него самоценны не ордена и почести, а
осязаемые признаки победы, их можно погладить, передвинуть и - не
смейтесь, не нахожу развеселого - продать, как этот фризер.
- Мне нужны презенты... дочерям Филина...
Размытым разговорам с оттенком неопределенности Аркадьева
предпочитала насыщенные фамилиями, именами, конкретикой просьб. Разговор
принял оборот ей понятный, велся в привычных терминах: нужно... фамилия...
дочери... и вдали неколебимо, как холодильник, вырисовывался смысл
разговора, его итог. Отъезд!

Колодец еще утром разложил товар Шпындро, рассортировал и приготовил
к сдаче, один пакет для маляра из автосервиса, другой для перекупщицы из
продмага по прозвищу Гречневая. Ох и люди! Колодец еще приноравливался к
маневрам обогащения, когда Гречневая меняла пятую, не то шестую машину.
Откуда прозвище? Ах, Мордасов, ах Александр Прокопыч, святоша
непонятливый. Четыре года назад нехваткой аж за версту разило, сейчас сама
Гречневая пропиталась пиететом к Колодцу - внушил ей играючи
малоупотребительное словцо: ты ко мне пиететно и я к тебе, Гречневая! Мог
бы пиджак лакостовый Настурции отписать, все ж коллега, дак нет, следую
уговору - тебе первой на просмотр самое-самое. Ну уж и ты поспешай,
ответствуй взаимностью. Свела их Настурция, предварительно сообщив:
"Гречневая - баба крутая, не переусердствуй, ее сама мафия привечает".
Какая мафия? не утерпел Колодец, тогда еще Саня Мордасов. Не в кино, чай,
да вроде и не в Палермо, не надо парить, Настурция! Притыка скользнула
глазом по начинающему обогащенцу ласково и жалостливо. Какая? Городская!
Московская! Серьезные люди. Почтенное общество. Настурция попала в точку
случайно или уж подзабыв, как слышала в кинозале о холодноглазых,
лысоватых мужчинах средних лет, что прели в пиджаках при галстуках под
палящим солнцем Сицилии.
Гречневая почему? Лениво пробурчал тогда еще не Колодец в приступе
любопытства. Настурция пользовалась прелестью многознания быта
проныр-жуликов. Гречневая почему? Захожу как-то в продмаг - шаром покати в
зале, а мне подруга наказала пакетик гречки организовать, поросенка
фаршировать или другая нужда, не припомню. Я Томе, значит, излагаю
проблему. Гречка!
Бац! Смотрю тащит в подсобку, а там клети железные полны под завязку
гречкой. Бери, говорит, сколько влезет. Я беру, а самой любопытно,
гречку-то зачем заныкивать, не утерпела, гречка-то пятьдесят шесть коп
кило, дешевка, неужто из нее можно лишек выжать? Чего, говорю, гречку не
держишь в торговом зале, не икра поди?
Тома глянула прозрачно, потянулась, накладные карманы на белом халате
прилипли к ляжкам и просвечивают в них сквозь тонкое полотно разноцветные
денежки. Видишь ли, Настурция, на любом рынке в области пакет ядрицы за
два эр с песнями отлетает, сейчас ко мне ребята заскочат на жигулях, так
вот эта клеть о двустах пачках, как дитя в приноровленную колыбель,
ссыпается и задремывает в багажнике, будто его и предназначили гречку
перевозить, все двести пачек одна в одну. Ребятам крупу сдам по полтора
рубля, а они толкнут по два, клеть перегрузить минутное дело: мне две
кати, будто думки на полати, всегда кстати... Гречневая похлопала по
набитым деньгами карманам. Вскоре зашел человек, сумеречный и важный.
Гречневая отдала ему деньги, выгребла из карманов не считая, усмехнулась -
при себе чего держать; на вопрос в глазах Настурции с придыханием и отнюдь
не шутейным ужасом бросила вслед уходящему мужчине, убедившись, что
оцинкованная дверь за ним захлопнулась:
- Человек Амирана!
Сейчас Колодец ожидал Гречневую, раскрыв банку персикового компота и
колдуя над ней деревянной расписной ложкой, приподнесенной квасницей
бабкой Рыжухой после того, как Колодец участливо поинтересовался судьбой
ее дочери.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93