выездные
начали, как все, и после долгих десятилетий эволюции превратились в особый
подвид, также разнящийся от всех прочих, как кит - млекопитающее - от
мыши.
Аркадьева тихо дышала, пестуя пустоту в себе: ни приязни, ни
антипатии к перекупщику антиквариата не испытывала - ничего - и это было
лучше, чем отвращение, и она боялась, что при шатком балансе взаимности,
воцарившейся на крупняковском диване, мгновенно может вспыхнуть
раздражение.
Крупняков по воле божьей, по наитию не пережимал, ждал терпеливо, не
допуская ложных шагов и тем приближая неизбежное.
Аркадьева глянула на часы - половина четвертого, время летело, час,
другой и муж вернется домой, - суббота, жены нет, лишнее, тянуть глупо,
она откинулась на спинку дивана и сбросила туфли легким, едва уловимым
движением.
Боже, как все просто, пронеслось в мозгу Крупнякова, упрятанном под
сводом мощного гривастого черепа.

Колодец попросил довезти его до станционной площади: если в
магазинных угодьях оставалась без его надзора Притыка, Александр
Прокофьевич Мордасов не находил себе место, будто оставил окоп на
танкоопасном направлении.
Комиссионный стараниями Колодца работал, как отлаженная машина; стены
в дранке, запыленные оконца, обшарпанные прилавки, давно немытые плафоны,
свесившиеся с испещренного трещинами потолка еще в начале пятидесятых
годов скрывали мощное стальное сердце динамо-машины, стараниями Колодца
преобразовывающей его энергию и сметливость в деньги. Таких, как Шпындро,
к Колодцу наезжало немало и он умудрялся разводить их так же легко, как
опытный диспетчер составы на забитой станции: каждый выездной всовывался в
каморку Мордасова один и в одиночестве исчезал, рискуя наскочить разве что
на Туза треф, докладывающего о житье-бытье запойного мордасовского
воинства или на Стручка, тайно стучавшего на Туза треф к вящему
удовлетворению Колодца, понимающего, что все поставлено профессионально:
безнадзорных подчиненных не имеется.
Сейчас Колодец изучал изрытый черными точками угрей затылок Филина
цвета побуревшего граната. Над воротом пиджака Филина торчала засаленная
петля вешалки, из чего следовало, что дома за Филиным не следили, при
неловком движении качнувшегося к рулю беломорника Мордасов различил
лопнувший под мышкой рукав и, в жизни не видев жену Филина и его дочерей и
его дома, удостоверился, что годы заката Филин проживет без ласки и
участия близких.
Шпындро принюхивался к смеси запахов в салоне - дух рассола,
переслоенного горлодером Филина - прикидывал, исчезнет ли смрад через день
или два или кислым привкусом зависнет над подголовниками на неделю. Машина
катила медленно, будто скорый его покупатель-литовец, спеленутый
Крупняковым, притаился под заросшим акациями забором и укоризненно
наблюдал за продвижением намеченного к продаже авто по ухабам и рытвинам
улиц, ведущих к обиталищу Мордасова.
Перед Настурцией на прилавке лежала раскрытая пудреница - в зеркале
отражалось тонкое лицо с синевой под глазами и синими же глазами, будто
принадлежавшими девочке пяти лет, невинными и готовыми полыхнуть восторгом
в любой миг. Настурция растягивала губы, показывая зубы и чуть поворачивая
голову, прикидывая, ровно ли лежит помада.
Пыль клубилась над площадью и петрушечные и укропные ряды,
составленные из грубо сколоченных ящиков, уныло серели перед такими же
серыми женщинами без возраста в одеждах различных, но безцветьем и
безликостью напоминающих униформу.
Краем глаза Настурция видела часть площади; дверь в ресторан, дверную
ручку, обмотанную тряпкой на месте уже многолетней выбоины в пластмассе;
Стручка, привалившегося к облупленному бронзовому монументу тощего
пионера, состоящего почти целиком из галстука, явно тяжелого для тонких
ножек дитя и утягивающего отрока к постаменту с надписью "Юность - наша
надежда"... Все, что виделось Настурции в зеркале пудреницы, не двигалось
и лишь по втекающей в площадь улице с бывшим названием "Алилуйка" и с
нынешним "Ударного труда" крался - иного слова не подберешь, так медленно
все происходило, - грузовик.
По другой улице, "Мартовской", не требующей переименования или во
всяком случае благополучно избежавшей его, так как кроме названия месяца
ответственные лица не усматривали подвоха, к площади подбирался автомобиль
Шпындро.
Филина одолела жажда, неизвестно как на колени ему скакнула бутылка
из-под виски со святой водой, начальник Шпындро отвинтил пробку, кадык
его, такой же гранатово бурый, что и затылок, запрыгал в такт бульканью.
Шпындро отвлекся, машина как раз выскакивала на площадь, "Алилуйка"
выплевывала на площадь грузовик и капоты машин стремительно сближались в
неизбежности столкновения.
Настурция видела в пудренице, как сине-белое рыло самосвала подмяло
легковушку, отшвырнуло в сторону, а само, неспешно, будто в воде,
преодолевая плотную среду потянулось к бронзовому пионеру, поддало
постамент и длинный конец галстука треснул, надломился, и как в
замедленной съемке стал падать вниз, как раз на голову Стручку. Стручок
видел все и мог бы, наверное, улизнуть из-под копьеразящего конца
галстука, но давно смирившись с неизбежностью жизненных проявлений любого
свойства покорно ждал, пока его пропитанная многолетними потами кепка
примет удар гипсового куска.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93