Ах, Филин, Филин! Зачем же ты так? Ехали-то еле-еле да и грузовик с
большей яростью обрушился на пионера Гришу, значит, не судьба Шпындро
отправляться в театрально промытую страну, заказано проводить вечера за
телевизором, поедая ненавистные продукты и прикидывая, чем угодить жене
посла, а чем прямого начальника, расставляя силки нелюбимым коллегам, а
любимых почти не водилось, силками приходилось обзаводиться в изобилии.
Там! Там!
Наивные думают, курорт! По незнанию, жестокий спорт с силовой борьбой
- и все же не сравнить с морозным утром, с угрюмыми соснами, зажимающими
просеку, по которой бредет Шпындро в треухе, а в Москве все течет, будто
не было Шпындро никогда в жизни, а Кругов уютно обустроился в далеком
далеке и губы его, касающиеся ободка бокала трогает мудрая усмешка и все
уверены - Кругов умен и тонок и чувствует ситуацию, как никто, а Кругов в
этот миг просто-напросто отчетливо видит Шпындро в треухе, бредущего по
заполярной просеке; никогда никто не представит, что этот же человек на
приемах в умопомрачительных костюмах, если его не терзал очередной приступ
прикидывания серой мышкой, вышагивал по навощеному паркету прошлого
столетия и отблеск пламени настоящих свечей - не пальчиковых канделябров -
плавал в его глазах.
Ах, Филин, Филин! И еще: Наталья получит долгожданную свободу, она и
сейчас не обременяла себя условностями, а так... бог ты мой, блудница, да
еще в роли мученицы. Шпындро представил, как жена пакует ему посылки, а
приедет ли она к нему? Говорят, там есть гостиницы или наподобие, где муж
с женой могут уединиться на денек-другой: Шпындро в своем треухе встречает
жену, вряд ли сподобившуюся щадить его и потому, как всегда, разодетую,
делает шаг навстречу, и другой шаг, и третий, и она знает не по догадке, а
на все сто, что у него полгода, а может и год, никого не было, и
оскорбительная жалость ее плотского участия щиплет веки заключенного, а
когда все кончится, он снова напялит треух и вернется к себе в мир просеки
и сосен, а она укатит в Москву до следующего раза, а может следующего и не
будет вовсе, если вдова поневоле подыщет себе пару и к его возвращению уж
может с другим мужем ринется за кордон докапливать ненакопимое; а когда
освободят, путь ему один - прорабом на стройку или электриком, да он уж и
не починит ничего; перегори пробки, приходилось вызывать домуправовских, а
если повезет, определится бумажным инженером, специалистом по профилю,
листай да подшивай в одной из многочисленных контор.
Думал ли так Шпындро или нет, никто не знает, во всяком случае мог
думать, так как сидел тихо, боясь и тронуть Филина и взглянуть на него.
Колодец оснований для переживаний не имел ни малейших.
Человек на заднем сиденье! Отличная роль.
У Колодца сверкнуло в голове, что лучшего в жизни не пожелаешь:
завидное амплуа - человек на заднем сиденье при полном удобстве, и случись
что - ни в ответе, и опасность невелика, особенно, если упрятаться за
спину водителя. Вот к чему стоит стремиться, не афишируя, конечно, как все
важное в жизни, вот оно место вожделенное - человек на заднем сиденье.
По натуре деятельный Колодец не усидел, дернул руку, толкнул дверцу,
и вывалился на площадь как раз в миг, когда Настурция подлетела к машине.
Настурция бросилась на шею Колодцу, и испятнала щеки, и шею, и
подбородок пахучими помадными поцелуями.
- Ты че? - Колодец, впервые зацелованный Притыкой, ошалел и от
столкновения и от проявления бурного участия. Что-то в этом есть... когда
тебя так... искренне, без подтасовки, от нутра и Колодец постановил, что
ближайший флакон духов оплатит Настурции; не датный - к Новому году там
или дню рождения, или восьмомартовский, а внеочередной, от сердца.
Дежурно он ее промазывал, чтоб язык на привязи держала, но за порыв
расплата особая.
Притыка выпустила Мордасова из объятий, и приемщик пожалел, что взрыв
так скоротечен, внимание женщины сосредоточилось на Филине. Шпындро так и
сидел, будто прилепленный к рулю. Настурция рванула переднюю дверцу и
проявила неожиданную силу, обхватив Филина и вытянув грузное тело из
машины. Колодец не помог, решительность и мощь Настурции сковали его и
только, когда женщина уже начала бледнеть, пытаясь удержать тушу, бросился
поддерживать. Шпындро не шелохнулся: что ему суета вокруг, он уже там,
посиживает на голубых от мороза пнях, в безветрии, дымными пальцами уперты
вверх к белесому небу тлеющие сигареты и две вещи реальны вокруг - холод и
пустота и больше ничего.
Мордасов сорвал плед с заднего сиденья, швырнул в пыль, уложил
Филина. Шпындро видел хамское обращение Мордасова с пледом и только
усмехнулся внутреннему спокойствию: зачем ему теперь плед? и машина? и
жена? зачем ему все?..
В дорогом платье Настурция, не раздумывая, бухнулась в пыль, обдирая
колени об острые камешки, скрывающиеся в песке на площади. Мордасов еще
раз уверился, что искренность Настурции необъяснима, устрашает, как все
непонятное. Притыка рванула рубаху на груди Филина - пуговицы брызнули
фонтаном, откуда столько на одной рубахе? - и перед торговками укропом и
петрушкой, перед перепуганным шофером грузовика, перед Рыжухой, которая
уже вернулась со станции с двумя бидонами кваса, перед Стручком,
ушибленным галстуком и на карачках подползшим к машине Шпындро, предстала
татуированная грудь Филина.
Жаль ее не видел Шпындро!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93