а еще Мордасов обдумывал текст
памятника, касательно формы надгробья - тут он принужден считаться со
скульптором, хотя не без собственного волеизъявления, но надпись вершить
никому не передоверит.
Бабке от внука! Нет... бабка грубо, тогда бабушке - слишком
по-домашнему, бабуле тоже. Самому близкому другу от Мордасова, достойно,
печально, но... не годится, какой же она ему друг? Самому близкому
человеку?.. Уже лучше. Придумается в конце концов. Мордасов в
приподнятости от недурного замысла улыбнулся едва и Притыка встрепенулась:
может отходит от тяжести дурного?
- Ты че? - Настурция безотчетно копировала мордасовское че.
- Ни че! - В тон ответил Мордасов, сгребая пачки денег, водрузил одну
на другую, будто видел в этот момент завершенный памятник на холмике как
раз в центре кладбища.
Ступни Настурции затекли, забыла, что босая, стегануло ознобом,
дрожью встрепенулись плечи - Мордасов тут же заметил - извлек в
иноземельных наклейках бутылку.
- Помянем?..
Настурция промолчала, хотела напомнить про бальзамирование, слышала,
вызвать надо, но от неуверенности, от холода, от того, что третью ночь не
смыкала глаз, сил говорить не нашлось; обжигающая жидкость раскаленным
гвоздем провалилась внутрь и стало легче, хотя и мучало сомнение: принято
ли вот так сразу, среди ночи, поминально опрокидывать? Мордасов, как
видно, и сам не знал, вообще-то ханку глушить не жаловал, в денежных делах
голова хрустальной прозрачности требуется да и насмотрелся он
пообгрызенных водчонкой мужиков: взять хоть Туза треф, хоть Стручка, хоть
любого из братии его должников, но сегодня уж как пошло с утра - приезда
Шпындро с начальником-битюгом. Заглатывал чин малосольные, как
снегоуборочная машина сугробы. Спят себе безмятежно, не ведая о беде;
Шпындро под боком своей купи-продай ненаглядной, начальничек?.. жуть и
представить под чьим боком ему сопеть приноровлено. А-а!.. Колодец замотал
головой, отгоняя дурное: нет бабки, хоть про гранит мысли, хоть про
надпись, хоть про место, а бабки не вернешь. Сколько раз слышал: смерть да
смерть, там ушел из жизни, до срока, здесь схоронили, а все думалось не
всерьез, там где-то, у других-чужих, будто и невсамделишняя это штука, и
прозевал ее приход в собственный дом.
Когда ж она завернула? Когда заползла в бабкину комнатушку, не убоясь
лампадки и иконки? Когда он излагал про жулье торговое да выездных, будто
шерочка с машерочкой в обнимку на танцах угрюмо милующихся - от
необходимости, мужиков на всех не хватало - а все ж не отпускающих одна
другую? Или когда требовал властно у Боржомчика добавить? Или когда Туз
треф держал обличительный доклад с грустным запахом доноса? Или когда
Шпындро танцевал с Настурцией, думая, что Мордасов не сечет, как выездной
трется щекой о волосы Притыки? Или когда рассчитывался Колодец, про себя
негодуя: "Ну, Боржомчик! Ну, намотал, сучий потрох, лишкаря! Ничего, ко
мне на поклон заявишься, отольется непочтение в подсчетах... да кому -
Мордасову! Неужто Боржом наивно уверовал, что пьяный Мордасов трезвому не
чета?"
И все же не один год Мордасов вечерами сиживал дома, внушая себе, что
днем-то смерть ленится бродить - пыльно, шумно, электрички да машины
болтаются взад-вперед, излюбленная ее пора - поздний вечер или ночь или ее
исход и даже уговорил себя, что тянет бабка кроме обильного разнообразием
питания - не скупился Колодец - еще и потому, что внук не оставляет зазора
для визита смерти, только та сунется, а он тут как тут и надо ж было в
этот вечер припоздниться: может расслабился, памятуя, что суббота,
выходной и безглазая отдыхает, выработав норму по будням? И неожиданно от
скорбного Мордасов перескочил к обыденному: третий день в пыльном оконце
комиссионного болтались обманывающие народ надписи "По техпричинам!"
"Учет" и прочее вранье и Мордасов прикинул: раз ночь погублена, а ему
понадобится телефон для решения посмертных бабкиных проблем, предложить
Настурции завтра, в воскресенье, работать. Начальство обожает работающих
по выходным, узревая в этом порыв, всплеск энтузиазма и гражданскую
серьезность и готовность - вот что главное - ринуться на лишения, нужны
они или нет, не в том дело, сам факт примечателен, ради общего дела.
До рассвета покемарили чутко, не раздеваясь, Настурция на
скособоченном диванчике, Мордасов в мягком кресле, вытянув ноги на стул с
гнутой спинкой.
Утром засобирались на работу. Мордасов долго рассматривал бабку,
Настурция почтительно замерла на пороге, не решаясь войти и лишь
тревожась, как бы Колодец по второму кругу не нырнул в истерику. Обошлось.
Повернулся Мордасов тихо с сухими глазами, подумав, вернулся к кровати,
поправил подушку под лимонной головой в седом обрамлении, тщательно
поправил, будто верил, что это важно.
Заварил питье, щедро засыпая в чашки из горок чая, так и горбящихся
на клеенчатом столе; не труха, ароматный чай, настоящий - не для
каждого-всякого; Мордасов пошутил:
- Еще болтают, деньги не пахнут! Вишь, как напитался их запахом чай?
Нос аж ликует.
Ложка звякала о закопченный накипью фаянс, свет нового дня делал дом
и все вещи в доме совсем иными, не похожими на самих себя всего лишь
вчера: новые тени, новый цвет воздуха в комнатах и тишина по-настоящему
гробовая в комнатенке бабки проводили черту между днем минувшим и
наступающим.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93