..
...Тогда Мордасов войдет в пору зрелого цветения: деньги-то у сферы,
у выездных только товар и порвется цепь якорной вязки - в каждом звене две
распорки, чтоб звенья не перевивались, крепче не бывает. Но и сфере деньги
куда вложить, не подвези товарную массу Шпындро? А перепад между тут и там
- выгодная штука, перепад для иных матери роднее, может тайно и радеют
неизменности?
Полтора года назад в бане за чаем вырвалось по оплошности: мол, жулик
ты, Колодец, тот свекольно побагровел, похоже даже очки запотели от гнева
и припечатал Шпындро - не бездарь Мордасов на выдумки: а ты - жулездной!
Сумма двух понятий, смекаешь?
Шпындро руками махать не любил, ткнул вяло в оскорбительно хихикающую
рожу, но привычка все взвешивать спасла, шепот предостережения издалека
заполз в ухо: не губи, дурак, проверенный канал сбыта, гордыню усмири, у
тебя профессия вся в этом - гнуться да лизать, миг всего унижения да и
людей, укутанных по-римски в простыни за чаем и голых в парилке видишь
впервые и никогда более не встретишь. Уймись!
Шпындро улыбнулся Колодцу, как высокому начальству, открыто, с
трибунным задором и примирительно подытожил: придумщик, однако отец может
тебя определить по части... махнул рукой, заел вареньем, запил жасминовым,
и на следующий день поделился с сотоварищем по работе про жулездного; тот
скривился, прошипел: распустили языки! Мало мы с тобой вложили в наши
игры, мало горбатились, чтоб подобраться к... мотнул головой, будто боднул
невидимого врага, на губах не произнесенное слово - корыто, зачем лишнее
трепать? А глаза тухлые в искорках нехорошей решимости: мое не тронь!
Положено!
Сейчас Шпындро не без содрогания мусолил глазом рукотворное море
товара, обилием и броскостью вышибающим его из седла. Средина лета, закон
разрешительный только и вылупился только в начале мая, а уж началось, чего
творят, глядишь перекроют кислород, дай срок, наладят выпуск омег да
роллексов, уж и музыка гремит по радио, не хуже, чем раньше из
стереоколонок по углам квартирных мирков, для посторонних недоступных.
Беда и только! Выездных снивелируют, превратят в ничто. Так не
договаривались! От дворянства, поди, откажись с легкостью и улыбкой на
устах.
То ли скандал с женой, то ли вчерашний день, суматошный и
бесконечный, то ли серо-розовое море и лес рук, протянутых к тряпью,
объединившись, атаковали затылок тупой болью, будто лом вгоняли в
основание черепа.
Вроде как замок реквизировали у Шпындро со вселенными владениями.
Взяли и забрали земли, речку, что вьется меж лугов, ивы, купающие тонкие
листья в водах, принадлежащих Шпындро. Вроде мелочь - штаны-варенки да
рубаха с молниями и кнопками, а все одно, что по границам княжества
ворожьи разъезды: готовятся, жди орды, зарящейся на чужое.
Вернулся Шпындро домой в дурном расположении духа, ненавидел себя и
всех, казнился увиденным люто, одна надежда - неторопливы
соотечественники, разомлели от ленцы, приправленной водочкой, годы
попривыкли считать десятками, что яйца, да Шпындро не один при выгоде
состоит, почитай скрытый класс, ну класс не класс, а прослойка;
реформаторы помедлят, довольные упрутся по-чиновничьи, с остервенением,
глядишь, время и потянется, а там... о смерти Шпындро думал редко и
гневно, гнал мысли загробные взашей.
Тут и объявился телефонным треньканьем Мордасов и без смешков и
обычных ернических заходов уронил, что бабка скончалась в ночь, и Шпындро
не уяснил с разбегу: ему-то какое дело? Вроде в голосе Мордасова
громыхнуло обвинение?.. А еще Колодец присовокупил про дополнительные
неприятности, и Шпындро, с надеждой глядя на объявившегося вчера пастушка
со свирелью - может, оградит, может, добрый амулет? - упился разъедающими
домыслами: Мордасова повязали, прижали, вызнали, чем промышляет, и Колодец
исписал снизу доверху жуткую бумагу под названием "протокол" и фигурировал
в кривых строчках неоднократно в приглядной роли Шпындро, а в конце
протокола Мордасов расписался, как на квитанциях затейливо и не экономя
бумаги, однажды прослышав, что для чужого глаза размах подписи вроде как
свидетельство размаха человека.
Жена стирала пыль, халат распахнулся, Шпындро увидел на бедре синяк,
свежий, напоминающий чернильное пятно на промокашках его детства, никак
впрочем не связав рваную синь на белой коже с появлением в доме фарфоровой
безделушки.
Ну, кто станет вязать Мордасова в воскресенье? Чушь! развинтился, так
случалось перед поездкой; на низком старте, мыслями давно там, а ноги-руки
и тело, и голова еще здесь, и разорванность тела и духа, как казус,
несусветная непонятность, и только через месяц или чуть более душа и тело
объединятся в далеком далеке и воцарится спокойствие на годы, знай только
лавируй в колонии, не нарушая неписанных законов, а Шпындро не первогодок,
кожей чует, откуда ветер дует и следить за шаманством сильных мира сего в
колонии даже не без неприятности для человека, поднаторевшего, знающего
что к чему.
Шпындро не слушал Мордасова, так, тарахтение в трубке, не более,
уделяя время обдумыванию встречи с фирмачом, мысленно распаковывая
картонный ящик, извлекая бережно полимерные прокладки снежной белизны и
предвкушая первый, самый сладостный миг, когда чудо, обернутое в пластик,
вылезет на белый свет, ничуть не уступая чуду рождения дитя. Какое оно?
Что принесет его появление?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93