вкупе с бурно росшим
чертополохом и чудом уцелевшими тремя золотыми шарами, как раз
обрамляющими Гришину голову, выходило глаз не оторвешь, будто продуманный
скульптором ансамбль: золото головы и серость плиты дополняли друг друга и
трем золотым пятнам шаров казалось предопределено влиться в общий замысел
посмертного оформления.
Мордасов вспомнил бабку, лежащую во хладе под лоскутным одеялом,
предстоящее прощание, похороны, поминки, пригрезился памятник на вершине
холма. Голова на плите и боле ничего? Не нравился Мордасову такой
поминальный вариант; бюст куда ни шло, но голова, да еще бронзовая
напоминала такую же на Новодевичьем - круглую, как мяч, из-за коей, как
болтали, будто на десяток с лишним или сколько там лет, кладбище прикрыли.
Стручок поплевал на ладони, растер, завертелся, примеряясь к кайлу.
- Вчерась я никому ничего дурного... прогуливаюсь... и вдруг
бац-хрясь и обломок галстука по башке, шибанул аж дух перехватило. Ну,
думаю, мальчонка, даром не оставлю. Что ж за времена... каждого-всякого
огуливать по башке?.. - Мордасов слушал околесицу, молчал, мысленно желая,
чтоб на пустынном соседнем дворе так никто и не появился; на шум
разбиваемой головы могут и выскочить. Стручок, будто приговор зачитывал. -
Ну, думаю, Гриша, пионер наш площадный, ну я тебе... Нельзя спускать
оскорбления! Раз слабину выкажешь - взнуздают до смертного часа. Опять же
престиж. Мы никому не позволим умешиваться... и тэпэ. Выждал вечер,
прикидывал-то: голову с плеч сниму, как чугунок щей со стола, ан нет,
трещина обманная была, глубокостью, только понаружи бежала, и сидела
голова крепко... и так и сяк, на станцию за зубилом снырял, грузовик ятить
его душу, не мог понаддать круче, двигатель, что ли слабый или задел
касательно... Может и лучше? А то б меня не галстуком, а всей башкой
озадачило! Почитай жизни писец.
- А зачем тебе жизнь? - Не удержался Мордасов, озираясь по сторонам,
одно утешало, заборы частые, привалены по низу хворостом и листами толя -
с улицы бронзовую голову и не разглядеть.
- Жизня?.. - Стручок плевал на ладони и растирал, растирал и плевал,
пока Мордасов не сообразил, что пьяница таким манером руки моет, а вовсе
не готовится к трудам. Колодец поморщился.
- Давай, жизня, трепало прикрой и руби! - Мордасов ступил шаг-другой
в сторону, прикидывая, куда брызнут осколки гипсовой головы.
Стручок с готовностью ухватил кайло, размахнулся, не рассчитал
силенок, тщедушную фигуру повело в сторону, железяка пролетела мимо
Гришиной головы и шмякнулась о бетон. Стручок взвыл от боли, завертелся на
месте, в облаке жуткой ругани и как раз нарушая планы Мордасова бесшумной
по возможности казни.
Колодец сам бы распорядился кайлом, не торопясь и сложностей не
усматривая, но вдруг кто подглядит? Засвидетельствует? Тогда пиши -
пропало. Мордасов влепил затрещину Стручку и вой нового оскорбления слился
с воплем прежней боли. Мордасов стащил кепарь с сальных вихров и заткнул
Стручку пасть. Тот подергался и затих на груди Мордасова.
Во картина! Мордасов отпихнул Стручка, вроде, как сын блудный припал
к отцовской защитительной плоти. Канитель затягивалась. Стручок видно
сообразил, что сам Мордасов по соображениям высшего порядка ни за какие
коврижки за кайло не возьмется и мизерная власть над Мордасовым полыхнула
в пропитых до бесцветной голубизны глазенках. Стручок поднял кайло и со
смирением вот-вот расцветущим непокорностью, попросил:
- Капустки б принес, Сан Прокопыч, и кружку рассольцу!..
Мордасов торговаться не стал. Притащил на щербатой тарелке капусты и
в алюминиевой, сплошь из вмятин, кружке рассолу.
Стручок пил жадно. Взошло солнце. По лбу невозмутимого Гриши ползали
ядреной зелени навозные мухи. Стручок вернулся к кайлу, на сей раз
соразмерив размах с силенками и легонько тюкнул гипсового пионера как раз
по центру головы, чуть выше чубчика. На прическе забелела рваная царапина,
а в остальном украшение монумента, краса и гордость, всему венец - голова
ущерба не претерпела.
Мордасов начал нервничать, на соседней улице затарахтел мотоцикл -
черт знает, частный или правоохранительный? Колодец метнулся к прогнившей
мешковине у фундамента, накрыл бронзовую голову, обернулся, заслоняя
спиной не предназначенное нечаянным взорам.
Стручок запихал последние щепоти капусты в рот, языком вымыл тарелку,
обтер о рубаху, довольно пожал плечами.
- Соль определяю, как бог. Ни крупинки лишку, и недостачи нет. Самое
то! - Глянул с жалостью на Мордасова. - Сымай мешковину. Михалевский
мотоцикл чихнул. Будь спок, обозлился я, сейчас уконтрапупим в момент!

Игорь Иванович Шпындро скорчился в одном конце овального стола, его
жена в противоположном. По воскресеньям обедали в гостиной. Мейсенская
супница, расписанная дамами в ярких нарядах и кавалерами в завитых париках
дымилась, распространяя вокруг запахи приправ, вывезенных из разных далей.
Предвиделось мясо, по центру стола в пузатой сплетенной бутылке темнело
вино, густое, красное до черноты, из подношений фирмачей. Бокалы сияли,
серебро не уступало дворцовому. Начинался обед специалиста средней
квалификации.
Шпындро ткнул пальцем скатерть, попытался прощупать клеенку под
полотном, волновался: не грозит ли столу ущерб. Стол и стулья из цельного
дерева, резные - Николетта четыре - гарнитур не подступись.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93