в ее сторожевой гвардии народ водился клыкастый,
погонявший в вагонах-ресторанах подавальщиками, заведовавший парковыми
биллиардными, швейцаривший в дверях ресторанов высших категорий, державший
нутриевые фермы, подстригавший пуделей в обеспеченных домах, промышлявший
клюкву с риском гадючьего укуса или отморожения придатков... сторожили
люди всякие, но чаще интересные, только копни и насыпят из пережитого, не
поверишь...
Васька стращал, Фердуева не сильно кручинилась, разучилась бояться,
надломилась еще до двадцати - открытый перелом души - так и не срослось,
хоть годов утекло вдоволь.
По части сгущения красок и подмечанию мелочей Васька не знал равных,
нагнетал равномерно, методично, время от времени, посматривая в лицо
хозяйки, лишенное выражения, высвеченное ленивыми лучами. Не открывая
глаз, Фердуева прервала:
- Вась, ты нервный стал, опасаешься?
Помреж перегнулся, зажал комок снега, растер щеки, высушил мокрую
красноту клетчатым платком.
- Опасаюсь. Чужие бабки, как свет в ночи для мошкары. Летят стаями,
добро б если мелочь, а если крупняк огуляет по темени...
Фердуева сменила позу, попыталась подставить солнцу шею и подбородок,
ласковое тепло отвращало от недоброго.
- Вась, ты в судьбу веришь?
Помреж слепил пару снежков, метко припечатал тонкий ствол метрах в
десяти по направлению к баньке.
- Судьбу организовывать надо, сама судьба в путное не вылепится, если
рук не приложить.
- Умник! - Фердуева сверкнула зубами. - У нас все и организованно, не
боись, я же не дура без кольчужки уязвимые места под нож выставлять.
- Кольчужки рвутся, - возразил Помреж, - да и ножи разные водятся,
иной похлеще пики, а то и копья.
- Вась, не гунди. Боятся надо закона, а с беззаконием договоримся.
Помреж поддержал:
- Закон, он, конечно, страшен, если неподкупен.
- Ха-а! А где ж ты таковский видел? Законники, мне думается, для того
и сплетают свои параграфы, чтоб драть с люда семь шкур с одной спины.
Человек рождается с верой в закон, от Бога, как рождается с ресницами и
ноздрями, а поживет и смекает: пустышка - закон, каждый вертит его, как
хочет, а у нас-то вертуны особенно исправные. Умер закон у нас,
растворился в бескрайности родины чудесной. Но... на рожон лезть глупо,
скажем сигать под двести шестнадцатую прим. Содержание притонов или
предоставление помещений для тех же целей. - Фердуева подняла воротник,
пощекотала уши длинным ворсом. - Наказывается лишением свободы на срок от
пяти до десяти с конфискацией.
- Или без! - поддержал Помреж.
- Или без, - согласилась Фердуева и уже серьезно добавила, - от
двести шестнадцатой и прочих нас страхует дядя Филипп, тут порядок, а
северяне наглеть не станут, Чорк не допустит их усиления, пошипят мелочно,
а мелочей, Вась, я не боюсь, уколы да щипки даже бодрят, вроде
кровопускания, оживляется организм.
Помреж натянул толстые, дутые перчатки - дар Лильки Нос после
недавнего кутежа, хозяйка скользнула взглядом по перчаткам, пригодным
разве что для горных склонов альпийских курортов, в глазах ее метнулись
смешинки.
- Светка, тварь, долг не возвращает, - неожиданно сказала Фердуева.
- Много?
- Пустяки, Вась, не в бабках дело, в ослушании. Возомнила, сучонка,
раз мужики крякают в ее объятиях, то и Фердуева потерпит, а я терпеть
страсть не уважаю, не приучена, натерпелась на сто лет вперед.
Помреж смолчал, не завидовал сейчас Приманке. Влипла курица по самый
гребешок, непочтения хозяйка не прощает, и хотя Приманка непосредственно
не сторожила, но входила в сферу влияния Нины Пантелеевны, а раз так и
ответ ей предстояло держать на общих основаниях.
На крыльцо террасы выскочила пьяная Наташка Дрын, за ней Пачкун с
растрепанными сединами. Наташка уворачивалась от объятий дона Агильяра,
начмаг забегал то слева, то справа, пытаясь зажать Наташку и силой жима
выдавить из девицы обиду или непокорство.
- Вот тоже дурью маются. - Помреж кивнул на драчливую пару.
- Наквасил будь-будь, - уверила Фердуева, - а жизнь без изыска,
каждый день подвал, девки орут, мясо воняет, Шурф с Ремизом свои делишки
крутят. Дурасников парит коршуном в исполкомовских высях, ребятки Филиппа
заскакивают, будто невзначай, пожарники, сэсники, контролеры всех мастей и
каждому причитается, каждому вынь да положь. Связи крепятся годами, а
рушатся вмиг. Одному икряки дал, другого обделил, считай, обиженный
затаился до поры, но сладости мщения не упустит. Головная боль! Крутись
меж десятков, клацающих зубами, и каждому угождай. Где ж праздник, Вась?
Нет его, помнишь, как в фильме у этого, что помер до срока от пособлений
родимой медицины.
С ветки на ствол сиганула белка. Фердуева глянула на зверька,
приложила руку к животу, теплый беличий комочек, смахнувший снег на
волосы, похоже напоминал о другом комочке, дающем знать о себе дурнотным
головокружением.
- Вась, хорошо детей иметь?
Помреж растерялся, он-то детей понабросал по свету, дай Бог, не усек
к чему клонит хозяйка, замкнулся в молчании.
- Так хорошо или как? - не отставала Фердуева.
- Иногда хорошо, чаще или как. - Васька отвернулся.
- Может и мне попробовать?
- Дает! - еле слышно выдавил Помреж, не мог представить Фердуеву,
склоненную над тазом, стирающую подгузники или всовывающую запечатанную
соской бутылку в розовый рот.
- А кому империю наследовать? - не поймешь, в шутку или всерьез
спросила.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113