Болтали свободно. Шурф хохотал,
обсуждали конкурсанток, особенно разрез по бедру сингапурок. Знойные дивы,
не поспоришь, зрелище редкостное для нашего брата, вроде, посреди поля
одуванчиков - две орхидеи.
Фердуева изучала красоток на сцене безразлично, навидалась таких в
жизни, вспыхивают бенгальским огнем на минуту - почитай, на год-другой - и
в безвестность, а гонор-то тянется шлейфом, мол, мне причитается за черты
неземные, а красоты уж пропиты, процелованы, прокурены до капли, одни
воспоминания.
Не шла из головы беседа с Чорком, этапная встреча состоялась,
предложенное покровительство - штука обоюдоострая: с одной стороны покой и
охранение, с другой сявочность, отлучение от первых ролей, величественное,
сытное, но шестерение. Беда. Видела не раз, как вчера еще незыблемый
авторитет сегодня вдруг пошатнулся, и признаков не виделось, никто вроде
не рыл, а враз побежали трещины по монолиту, и всем глаза бьет: не
сегодня-завтра твердыня рассыплется в прах. Существовали способы
укрепления: например, акция устрашения - покарать, побить, подрезать
крылья - однако с рапирными выпадами требуется осторожность, как бы не
нарваться на клинок соперников или, того хуже, не ткнуть в пустоту и
упасть, разбив нос, или, ненароком не порешить своего, а то и себя задеть,
и такое случалось. Фердуева искоса глянула на Шурфа и Ремиза. Зенки
растопырили, поедом жрут баб в купальниках, неуемные мужики; сколько раз
убеждалась, вроде сыт любовью по горло, всю ночь прокуролесили, а только
на улицу выбрался, уже шныряет глазами, скрытно так, гад, надеясь, что
концы упрятал и никому не видны греховные замашки. Несовершенство мужской
природы давно уже не занимало Фердуеву, данность и только.
Музыка гремела, со сцены сыпались улыбки, коротко стриженный
Саша-ведущий верещал в микрофон: девяносто, шестьдесят, девяносто...
девяносто, шестьдесят три, девяносто... восемьдесят семь, шестьдесят три,
девяносто два... грудь, талия, бедра. Перечисление цифр успокаивало
Фердуеву: ее три обмера тоже дай Бог, да и вообще, выскочи она сейчас на
сцену, да в купальнике, переполох поднимется, Господи! Улыбнулась,
толкнула Шурфа локтем.
- Миш, может мне сцену? А ты выкрикнешь сто... шестьдесят... ну и...
- Неужто сто? - оживилась мисс Кривой Рог. Фердуева глянула на
девицу, как на пустое место, вновь вернулась к размышлениям о
предупредительной акции. Посеять ужас, сотворить лютое и через трепачей -
языкатого товара пруд-пруди - запустить слушок по стольному граду.
Болтовня соседки Шурфа раздражала Фердуеву, не давала
сосредоточиться, плетет про криворожскую косметичку, мол, ушлянка, бабок
загребла лом, изготовив чудо-крем ото всех кожных напастей лица, продавала
баночку стограммовую за стольник, как-то напилась целительница, клиентку
нелегкая понесла в ванную, а там пол-ванной кремом наполнено, по стенкам
пустые баночки из-под майонеза, тертые яблоки в миске и самый дешевый
одеколон для запаха...
Утреннее представление завершилось, отбраковали из двадцати восьми
дюжину, шестнадцать продолжали скачку. Спустились вниз, в бар. Шурф
поволок мисс Кривой Рог, девица, когда встала, оказалась на пол-головы
выше Шурфа. Мишка сглотнул, а деваться некуда, так и прошествовали:
Фердуева, Ремиз и Шурф с золотоволосым прутиком. Жучила-бармен разливал
коньяк для своих, а народ случайный уверял, что смешивает только коктейли.
- Всюду несправедливость, - Шурф подмигнул мисс Кривой Рог, - кому
коньяк чистоганом, кому коктейль вота виз капля лимона. Вов, организуй
компании коньяченского.
Ремиз послушно направился к стойке: нагрузился тортолетками с сыром и
ветчиной, притащил четыре коньяка. Девушка Шурфа глянула на цветы
Фердуевой, и Мишку сорвало с мягкого кресла, через минуту протянул
несостоявшейся мисс Очарование цветы не хуже фердуевских. Нина Пантелеевна
отпила коньяк, откинулась на мягкую спинку, заложила ногу на ногу, высоко
задрав юбку: колени крепкие, белые, неудержимо обольстительные, могла б
претендовать на первое место в конкурсе мисс Колено.
По бару разгуливал прелюбопытнейший люд. К Фердуевой подходили,
раскланивались, шептали приветствия, жали руку, расцветали восторгами.
Мишка млел: обожал пребывать в броском окружении, как вот сейчас, две
лучшие женщины, Ремиз - первый человек в отеле, и Мишка Шурф в центре
событий. Многих с двойным дном примечал Мишка вокруг, пусть усвоят, как
приближен к Фердуевой, как славно живут, вкалывают само-собой, но и
веселятся, не надрывно, в удовольствие, с пониманием тонкостей
расслабления.
В толпе Фердуева различила Помрежа. Васька почувствовал взгляд,
развернул башку, подобно орудийной башне крейсера, в упор уставился на
хозяйку. Неудачно складывалось: Мишка с Помрежем друг друга терпеть не
могли; Мишка не прощал Помрежу высшее образование и знаменитых дружков из
режиссеров. Васька не прощал Шурфу воровство у простых людей, всегда орал,
что последнюю косточку с мясом у матери-одиночки норовит вырвать; другое
дело Помреж - обирает исключительно жирных карасей с деньгой, вроде
санитарствует в жестоком мире нечистых на руку. Скандалить Помреж и Шурф
устремлялись с полоборота. Фердуева поморщилась, ожидая стычки и прилюдной
ругани.
Помреж застыл в нерешительности, хозяйка успела кивнуть на Шурфа,
увлеченного обработкой мисс Кривой Рог.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113