.. они хороши в борьбе с наговорами... при явном, так сказать,
обвинительном уклоне... у нас с вами дело другое... я едва было не
отпустил вас, и вдруг... эти бумаги...
- Фальшивые, - не утерпел Ребров.
- Вот и нет! - Подполковник повеселел, потряс бланком, отпечатанным
типографски. - Заключение экспертов... не подкопаешься... ваша подпись...
- Разрешите взглянуть? - Ребров отодвинул подстаканник.
- Извольте! - С готовностью разложил подписанные Ребровым документы
Грубинский.
Ребров внимательно перечитал отпечатанные на банковских бланках
письма с его подписью:
- Впервые вижу!
- Естественно, - со смешком поддержал дознаватель, - и не ожидал
другого, кто ж на себя покажет?..
Помолчали. Подполковник вновь предался чайной церемонии, подобрев на
глазах:
- Вот что я вам скажу. Ребров... милый вы мой человек. Откуда эти
бумаги? Начали копать... а почему? Вы дали повод - не отдаете важные
документы, где-то припрятали, как ребенок, в самом деле... и мы вроде
школяров, играем с вами в кошки-мышки... Верните документы, и дело с
концом. Не отдадите... дальше копать станем - это ж машина! - и накопаем,
не сомневайтесь. - Вздохнул и совсем по-родственному, по-отечески
заключил. - Вам это нужно? Мне - нет!
Нажал кнопку. Вошел охранник. Ребров встал, готовясь покинуть
кабинет. Следователь посмотрел на охранника, вдруг припомнил важное:
- Свободен... - и Реброву, - еще поговорим, садитесь.
Грубинский полистал толстый журнал, пересыпал чай из двух пачек в
коробочку "Липтона", пояснил:
- Подмешиваю, чтоб продлить удовольствие...
- Разрешите... - начал Ребров, подполковник кивнул. - Скажите, у вас,
наверное, целый отдел есть... печатает поддельные письма, фальшивые
заключения, ставит любые подписи?
Подполковник с любопытством, как на заговорившее насекомое, глянул на
Реброва. Тот ожидал гневного окрика, хамского окорота, но... ошибся,
спокойно и даже проникновенно подполковник поведал:
- Конечно, есть. А вы как хотели? - И засмеялся, заваривая любезную
чайную смесь.
Отодвинул стакан, посмотрел на Реброва долгим, недобрым взглядом, и
последственный вмиг понял, что начинается второе действие, самое
насыщенное и драматическое.
Грубинский даже внешне изменился: подобрался, затвердели желваки,
засверкали глаза - помолодел, одним словом. - Ребров, имя вашего
настоящего отца вам неинтересно. Предположим... Бумаги, что у меня на
столе, вы не подписывали. Предположим... но есть обстоятельство, вернее
человек, который вас непременно заинтересует... Кто?
Ребров вжался в спинку стула, ожидая ответа, он давно боялся этого
мига и... худшее пришло, буднично, обыкновенно... сейчас уста
подполковника, моловшие успокаивающую, обволакивающую чепуху произнесут
нечто... и Ребров прекратит сопротивление.
- Кто? - Выкрикнул Ребров.
- Мы переведем от вас безобидного Сеньку и подселим двухметрового
громилу с лапищами, ломающими бревна как спички.
- Я побоев не боюсь. - Усталость накатила на Реброва, худшее миновало
и... подследственный себя выдал.
Грубинский легко вскочил, крутился рядом с Ребровым, заглядывая в
глаза:
- А вы вроде рады? Определенно рады! Облегчение в глазах... -
дотронулся до предплечья - мышцы расслабились... действительно, кто боится
побоев?.. не до смерти же... мы не допустим... Я в курсе, как вас
валтузили, я даже горжусь вами... знай, мол, наших... - Грубинский
крутанул свой стул вокруг ножки, оседлал, свесив по краям бедренные
окорока, сложил руки на спинке стула и глухо, раздельно произнес:
- Вы ждали, что я назову другого человека... и я его назову... это
ваша мать!
Ребров почувствовал легкое головокружение и рвотный позыв, схватился
за горло, стараясь удержать зловонное месиво рвущееся снизу.
Грубинский, не скрывая торжества, ринулся к графину, налил воды,
протянул стакан. Ребров пил долго, одна мысль свербила: если б растянуть
этот стакан на всю жизнь, пить до смертного часа, лишь бы мать больше не
вспоминали в том кабинете.
Подполковник нажал вызывную кнопку. Вошел охранник.
- Уведите, - скомандовал следователь. Из носика электрического
чайника со свистом вырывался пар.

Марь Пална сидела в больничной палате на одного. На кровати возлежал
Мастодонт, на тумбочке в вазе рдели гвоздики, принесенные секретаршей.
- Все, Маш! - Мастодонт гладил руку секретарши. - Отпели-отлюбили...
я, конечно, хамло, Маш, но... ты... ты для меня не подоконник, не доносы,
никогда б не вышло соединиться, врать не стану, другие времена и, что
поразительно, нет красного цвета! Могли б по другому прожить, не здесь
родится, не сейчас... Все другое... человеческое...
Мастодонт отвернулся к тумбочке, чтобы скрыть слезы, махнул рукой.
- Чего стесняться! Ишь приучили!.. Слезы - плохо... жалость -
унижает... погибать, но не сдаваться... зато кради, насилуй, убивай...
убийство здесь наука... не только физическое, поджидают у колыбели - и
сразу понеслась, тянуть жилы до конца дней... - Тяжело задышал.
- Устал? - всполошилась Маша, придвинулась.
- Что там у нас? - Глаза Мастодонта погасли, слезы высохли, порыв
истаял.
- Ребров под следствием. На завтра вызвали меня.
- Я его предупреждал. Вот что, Маш... - Мастодонт с трудом сел,
зашептал в ухо секретарю: глаза Марь Палны расширились...
Вскоре женщина поднялась, поцеловала Мастодонта. Больной посмотрел на
уходящую, будто желал запомнить навсегда:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50