- Найти себе человека... где хочешь... хоть из-под земли.
- Где ж найдешь? - Женщина склонилась, потерлась лбом о руку
Мастодонта.
- Иди, Маш, - тихо отпустил больной. - У тебя впереди жизнь...
какая-никакая, а у меня... - и резко отвернулся к стене.
Дверь в палату тихо притворилась.

В камеру за Ребровым пришли, выдали его одежду. Усадили в машину и
повезли в центр. По обе стороны от Реброва сидели два хмурых комсомольских
упыря, гладких и накачанных.
Подъехал к дому в Плотниковом переулке, сопровождающие ввели Реброва
в обыкновенный подъезд обыкновенного дома, испещренный матом на
облупленных стенах, окропленный мочой десятков кошачьих поколений, гниющий
и сопротивляющийся умиранию.
Поднялись на шестой этаж, позвонили, дверь открыли... В прихожей,
приветливо встречая, стоял подполковник Грубинский. Ребров вошел,
сопровождающие обменялись с начальником парой слов и... исчезли по
немудренным гэбэшным делам: выпить, забежать к знакомым девкам в подсобки,
разжиться редким товаром почти за так - все ж власть заявилась.
В конце коридора Ребров заметил незнакомую женщину с седым пучком на
затылке, промелькнувшую бесшумно и похоже, опечаленную тем, что в
нарушение просьбы-приказа попалась на глаза. Ребров знал, что у комитета в
центре сотни квартир, хозяева коих когда-то попали в тенета бойцам
вооруженного отряда партии, да так и не выскочили из силков.
Грубинский поддержал Реброва за локоть, провел в большую, давно не
ремонтированную комнату. За столом сидела мать...
Мать и сын обнялись, подполковник тактично отошел к окну, то ли
высматривая машину своих орлов, то ли пытаясь понять, как не зачахли цветы
на окне, неизменно обращенном в темный каменный колодец.
Подполковник прилип к стеклу, будто и не слышал ничего, и
происходящее его вовсе не трогало.
- Как ты? - Ребров гладил волосы матери, лицо, руки...
- А ты?.. мальчик!.. - Ястржембская разрыдалась.
Подполковник поморщился и еще заинтересованнее уперся в колодец
двора, затем не выдержал, шагнул к столу, уселся, положив пухлые,
ухоженные ладони на чистую, но ветхую - со штопками и застиранными пятнами
- скатерть.
- Ну-тес, господа хорошие, к делу...
Ястржембская распрямилась, обрела внутренний стержень, вскипела
яростью сопротивления, глаза свидетельствовали: старое зэковское - не
верь, не бойся, не проси! - до сих пор обороняет от бед репрессированную
польку.
- Итак, ваш сын совершил преступление... выкрал важные документы, но
мы не жаждем крови... вовсе нет... мы хотим, чтобы нам вернули украденное,
если, конечно...
- Если что?.. - Ребров не выпускал руку матери.
- Будем говорить как мужчины... если, конечно, вам дорога мать.
Ястржембская помолодела, будто перенеслась на десятилетия назад,
когда ненависть к этим людям выжигала все изнутри, но молодость помогала
выстоять, не сгореть...
Ребров сжал руку матери:
- Подполковник у нас дока по завариванию чая... и... по дружелюбному
шантажу.
- Вы не изменились, - глядя прямо в глаза Грубинскому произнесла мать
Реброва.
- Помилуйте, - попытался отшутиться подполковник, - я вас вижу
впервые...
- И я вас... - Ястржембская закрыла глаза: господи! Как давно это
было и как явственно проступило сквозь толщу времени. Глаза женщины
раскрылись, сухие, в красных ободках от недосыпа и долгих месяцев
застарелой хвори. - И все же... Вы не изменились...
Грубинский оглядел этих двоих, ему стало не по себе... или так
показалось Реброву? Если люди идут на сотрудничество, а тем более на
службу органам, тонкие движения души отмирают, становятся не нужными или
сохраняются для маскировки, для усыпления не слишком искушенных врагов:
смотри какой я! понимающий, тонкий, сострадающий, вовсе не такой, каким ты
ожидал меня увидеть.
- Потеряно непозволительно много времени, - отрубил Грубинский, - или
вы возвращаете документы проводок партийной валюты или... в общем, я
сказал все... думайте!
Убогий отрывной календарь на стене показывал 18 августа 1991 года.
Ребров не предполагал раньше, что органы, полюбившие в последние
десятилетия удобства и покой, трудятся и по воскресным дням.
- Что вы можете сделать больше, чем уже сделали когда-то? -
Ястржембская поправила выбившуюся прядь.
Подполковник молчал.
- Вы не посмеете! - Едва слышно, и от того значительно, предостерег
Ребров.
Подполковник молчал.
В дверях появилась хозяйка квартиры - встретились глазами с матерью
Реброва и обе поняли, что оттуда! из далекого лагерного далека: только
одну сломали, другую не смогли... Подполковник кивнул. Хозяйка исчезла,
через минуту принесла чай... Грубинский оттаял при виде любимого пойла,
потянулся к стакану с густо коричневым содержимым.
В дверь позвонили, подполковник поднялся, открыл, вошли
сопровождающие, один из них обвел Ребровых отсутствующим взглядом и,
никого не опасаясь, доложил:
- Завтра! Все готово!
Подполковник кивнул, как показалось Ястржембской с сожалением
посмотрел на ее сына:
- Жаль, Ребров, даже не представляете, как жаль, что мы не смогли
договориться... видит Бог, я хотел... - подполковник не договорил,
машинально вырвал лист календаря с 18 августа, пробежал текст на обороте,
спрятал листок в карман, сказал сопровождающим, - на память! - одним махом
допил чай, кивнул на Реброва. - Уведите!..
Ястржембская поднялась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50